18+
18+
РЕКЛАМА
Слова, Ирина Прохорова в Томске.О книгах, театре, политике и связях с городами Ирина Прохорова в Томске.О книгах, театре, политике и связях с городами

Ирина Прохорова в Томске.
О книгах, театре, политике и связях с городами

Фонд Михаила Прохорова поддерживает в Сибири множество культурных проектов, поучаствовать в которых — неподдельное счастье. Крупнейшая книжная ярмарка в Красноярске, фестиваль «Театральный синдром», Школа культурной журналистики, учеба в которой не забывается, грантовые программы…

На днях Томск впервые посетила руководитель Фонда Ирина Прохорова. В наш город ее пригласил Томский государственный университет с целью обсудить возможное сотрудничество — лекционные проекты столичных и не только преподавателей при поддержке Фонда.

Говорить о конкретных планах пока рано, поэтому на встрече с журналистами руководитель благотворительного Фонда Михаила Прохорова и издательства «Новое литературное обозрение» речь шла об уже действующих по всей Сибири проектах, необходимости публичных лекций, проблем независимых СМИ, специфике российских литературных премий главных сложностях российских издательств (не обошли вниманием будущее бумажной книги), ярких новинках, вышедшие этой осенью и о других актуальных вопросах.

 

О благотворительном Фонде Михаила Прохорова

 

— Фонд в этом году празднует 10-летие, он официально открылся 3 марта 2004 года в Норильске. Первые три года мы базировались только там, теперь наш опорный пункт — Красноярский край. Задача Фонда — системная поддержка культурных инициатив на разных уровнях на определенной территории для того, чтобы она могла серьезно развиваться. Вся наша программа строится на том, что мы поддерживаем культуру на определенной территории. Общая системная идея Фонда — создание культурной среды.

Томск участвует в трех наших конкурсах. У нас есть ряд проектов, распространившихся на все Зауралье и даже европейскую часть России потому, что все развивается, и один Красноярский край уже не может «поставлять» то количество грантополучателей которое требуется. Томичи подают заявки на конкурс «Академическая мобильность» (это гранты для студентов, аспирантов, молодых преподавателей на поездки на конференции и работу в библиотеках). Другой проект — «Библиотеки лицом к образованию». Мы помогаем библиотекам модернизироваться, становиться центрами дистанционного образования. Знаю, он тоже интересен томичам, я видела много их заявок хорошего качества. Также некоторые выигрывают конкурс и проходят обучение в Школе культурной журналистики, тоже очень важном для нас проекте.

Что такое 10 лет Фонду? Нам часто кажется, мы год поработали, и должен быть результат, культурная революция… Это утопия! Мы не можем представить «график роста духовности» за 10 лет, это ложные категории. Трудно называть конкретные цифры, но недавно нас поразила научная библиотека Красноярска. В течение 8 лет, что мы организуем ярмарку, мы дополнительно выделяли 15 миллионов рублей для комплектации библиотек Красноярского края (их около 60). Мы знаем, что с ними творилось с конца 1980-х, они лет 15 не пополнялись, был страшный провал. Издатели, которые приезжали на ярмарку, предлагали варианты развивающей литературы, комиссия выбирала, что необходимо для библиотек на нужную сумму, все писали нам благодарности… И вдруг выяснилось, что за 8 лет мы передали 400 тысяч экземпляров книг, что составило более чем 10% поступлений во все библиотеки Красноярского края. Понятно что не будет эффекта «все прочли 400 тысяч книг, и теперь у нас одни Ньютоны». Но мы заполняем провал в комплектовании библиотек. Книги дадут мощный эффект, поскольку это база для развития.

За 10 лет мы создали, как говорят сами красноярцы, другую атмосферу в городе. Мы поддерживаем много инициатив: Красноярская книжная ярмарка, ежегодный фестиваль «Театральный синдром». Создаем городскую среду. Мы не строим музеев, хотя это тоже прекрасно, наша задача — культурная почва для творчества, для самореализации. Это более важно, чем разовые акции, хотя результат она даст, возможно, уже после нашей смерти. Неважно — мы работаем на будущее.

 

Когда мы начинали, создавали Фонд, нам говорили: «Ребята, вы оригиналы!». В 2004 году эта идея казалась многим дикой, это сейчас, спустя 10 лет, пошла мода заигрывать с регионами. Многие теперь говорят, что они были первыми и единственными.

 

Для нас Фонд в каком-то смысле был очень интересным социальным экспериментом — сделать тот же Норильск модным местом для столичных интеллектуалов. Когда мы привозили туда людей, они были потрясены. Неплохо увидеть, как живут люди в Норильске, какие проблемы там реально стоят, что это за город. Поездки абсолютно меняли сознание людей, «столичная гламурность» с них сходила мгновенно! Вскоре многие начали говорить: «Почему вы меня в Норильск не берете? Когда поедем? Уже вот этот съездил, и тот, а меня все не зовете?!». Норильск — особенный город, «закапсулированная среда» с атмосферой близости людей. Считаю, слово «провинция» у нас надо табуировать, оно совершенно неприятное. Я не раз говорила: «Приезжайте в Норильск, вы не почувствуете никакого провинциализма, ритм жизни там другой совершенно». И люди соглашались со мной потом.

Поездки в Норильск были еще и серьезной проверкой репутации: это город горняков, людей, которые, может, ничего и не читали, но у них такая жизнь, что они тебя видят насквозь, ощущают стержень личности, их обмануть невозможно. Я всегда, когда привозила людей, говорила: «Только вы учтите, в Москве вы, возможно, фигура, а здесь вам надо будет заново доказывать, что вы действительно величина. Не вздумайте халтурить. Это вы в Москве можете халтурить!». И народ выходил с мокрой спиной, потому что «понты» на северян не действуют. Помню, что критик, писатель Светлана Конеген приехала в Норильск, я ее предупредила, но она вышла и начала: «Я такая стерва!», а народ на нее смотрит и говорит: «Да нет, Светлана, вы не такая, это вы притворяетесь!». Потом у них получился потрясающий разговор.

Все, кого мы привозили в Норильск, бывали в мемориальном комплексе «Норильская Голгофа», видели гулаговские места, после чего становились патриотами этого города.

В Красноярск ездили тоже с большим удовольствием. Люди открывают для себя страну, когда видят, какое количество людей приходит на книжную ярмарку. Например, в этом году ее посетило 55 тысяч человек. Все эти разговоры «народ не читает», «ни к чему не готово общество» — они абсолютно лишены всяких оснований. Я когда слышу такое, то говорю: «Прежде чем делать такие выводы, давайте сначала книги довезем до регионов, а потом решим, кто к чему готов».

 

Если в город 20 лет не приезжали театры, то какое вы можете требовать знание современного театра от людей, которые не видели ничего с советских времен? Колоссальный ресурс территории становится понятен, когда ты начинаешь с людьми работать, знакомиться и когда возникают какие-то человеческие связи.

 

О публичных лекциях

 

— Я с большой симпатией отношусь к тем интеллектуалам, которые занимаются просветительской деятельностью. Считаю — это миссия современного интеллектуала. Многие проблемы, с которыми мы сейчас сталкиваемся, связаны с тем, что последние 20 лет были все условия для трансляции новых смыслов и идей в общество, но наша интеллектуальная среда, к сожалению, мало этим пользовалась. Наше очень не демократическое, несмотря на все его декларации, общество связано с тем, что люди академического труда, особенно гуманитарии, почему-то считали: их задача сидеть в «башне из слоновой кости», писать очень важные диссертации. Те замечательные исключения, что у нас были, только подтверждали это правило. Когда Юрий Михайлович Лотман читал свои лекции по телевидению, многие его порицали, мол, великий ученый занимается ерундой, в ящике для идиотов лекции читает. Недавно те записи показывали, я случайно увидела и не смогла оторваться от экрана! Прошло много лет. И картинка советская, то есть, просто немолодой человек сидит, и мы видим «говорящую голову». Но невозможно не слушать, поразительное притяжение личности! Натан Эйдельман, историк, считал своей миссией ездить по стране читать, выступать.

Сегодня писатель Дмитрий Быков проводит публичные лекции, и, считаю, это замечательное дело. Лучше, чем переругиваться в фейсбуках, ходить в школы, создавать клубы, читать лекции. Впрочем, это уже происходит, не знаю, как в Томске, но в Москве я вижу огромное количество дискуссионных клубов разного типа, где люди обсуждают важные проблемы. Это хороший признак, значит, общество пытается разобраться в ситуации, пробиться через толщу лжи.

Важно, что такие площадки не требуют огромных вложений, это же не театр открывать! Можно сделать дискуссионный клуб на базе кафе или библиотеки. Купить чай, сушки — для этого не нужны Саввы Морозовы.

 

У нас за последние десятилетия сложились странные представления о соотношении денег и качества культуры. Нужны не гигантские деньги, а правильное формулирование и понимание задач.

 

10 лет я работаю в Фонде, и это помогло мне понять: количество средств не гарантирует качество проекта. Это не банковское дело, где объемы вложений определяют эффективность. Дискуссионные клубы, куда я хожу (а меня часто приглашают), не стоят ничего, люди только скидываются на чай и кофе. Здесь нужно правильное формулирование потребностей. Если кого-то приглашать из других городов, то, конечно, небольшие деньги потребуются, но точно не миллионы.

 

О политике

 

Для меня это очень ценный опыт, он в каком-то смысле продолжается. У меня было несколько ступеней опыта. Сначала я из кабинетного ученого превратилась в издателя, что тоже политика. Это мне дало возможность посмотреть на то, что я делала раньше и на миссию ученого с другой стороны. Следующим важным этапом было вхождение в общественную жизнь, появление благотворительного Фонда. Оно позволило мне увидеть общество с другой стороны. Политическая деятельность в рамках партии («Гражданская платформа» — прим.ред) была продолжением работы с Фондом. Я стала удивительным оптимистом! До хрипоты спорила со своими коллегами, в основном снобами (профессия такая). Говорила, что мы не знаем нашего общества, не хотим видеть «точки роста», которые существуют и колоссальный ресурс возможностей, потому, что питаемся высосанными из пальца теориями о том «каким должно быть общество».

Боюсь, большинство поражений той демократической части общества, к которой я стремлюсь принадлежать, связано с тем, что есть много благих намерений, но нет реальной жизненной практики, язык, на котором общество говорит, не изучен. Опыт Фонда показал: если ты всерьез пытаешься понять, чем живет локальное сообщество, какие у них проблемы, приоритеты, кто в местном пантеоне «героев и богов» и после, разобравшись, строишь программу, людям должно помочь.

 

Не нужно навязывать другим, как надо жить. Это колониальное сознание, когда люди власти считают, что лучше всех все знают, это порождает большое количество идиотизма. Реформы, которые должны помогать, не работают, потому что они построены на странных представлениях о том, что такое российский человек.

 

Когда я стала работать в партии, для меня это было продолжение понимания своей страны, ее разнообразия. У каждого региона своя история, все не похожи друг на друга, унификация губительна!

Теперь я отошла от «Гражданской платформы», не смогла смириться с тем, что большинство членов этой партии поддержало аннексию Крыма. Я уважаю мнение большинства, но для меня это принципиальный момент, поэтому не могу быть во главе партии.

Есть объективный вопрос, который нужно решать. Мы должны найти правильный язык разговора с обществом, у правого сектора его нет. Как ни грустно, объяснить привлекательность свободы слова, и как она связана с жизненными практиками большинства людей — это большое искусство, мы им пока не владеем. Для меня, как для человека, который хотя и не возглавляет партию, но все равно остается в публичном пространстве, это главный политический вопрос. Пропагандировать новые ценности сложно, но это важная задача.

 

О запуске издательством «Новое литературное обозрение» электронных книг

 

— Смерть бумажной книги вовсе не главная проблема для издательств. Мы уже увидели, что электронная книга бумажную не убила. Приведу цифры: по американским исследованиям, как только количество продаж электронных книг достигает 25–27% от общего объема, рост замедляется. 70% бумажных книг остаются в обороте. Как дальше будет развиваться, не знаем, но, думаю, нужно ждать стабилизации бумажных книг. Сегодня не найдено лучшего средства хранения информации: электронные носители неустойчивы, постоянно меняются, а книжка будет стоять у вас десятилетия, а если хорошо издана, то и столетие. Конкуренции между электронной и бумажной книгой нет. Кроме того, формат «кодекс» самый удобный, его изобретение — это была революция сознания. Раньше читали свитки. Интернет, кстати, возвращение к формату свитка, шаг назад. Кодекс дает объемное чтение — это был прорыв, он позволил развиться издательскому делу.

 

Вообще, не надо об этом беспокоиться, электронная книга, бумажная — нет разницы, в какой форме контент, важнее его качество.

 

Наше издательство давно собиралось заниматься электронными книгами. Я понимаю, что система распространения у нас в стране «аховая». Но есть надежда, что библиотеки будут интернетизированы, госпрограмма уже началась, и электронные книги станут более доступными. Для моего издательства это был бы выход.

Мы долго не начинали, и, как всегда у нас бывает, в кризис запустили проект. Медлили потому, что было сложно найти партнеров. С бумажной книгой проще: 200 экземпляров отдал распространителю, потом, может и придется бегать за ним с ножом и требовать отдать деньги (бывало, распространители исчезали), но все равно система понятнее. А в электронной книге не было прозрачной структуры, сложно следить, сколько экземпляров скачивается. Сейчас система более-менее развивается. Первые 50 электронных книг мы загружаем в ближайшее время, дальше пойдем «назад» — наша задача все те книги, что мы издавали за эти годы и которые недоступны, оцифровать.

Какой носитель предпочитаю я лично? Если есть возможность читать в бумаге, то не выпендриваюсь, хотя много книг скачиваю. Мне они для работы нужны. Некоторые вещи достать невозможно, с «Амазона» заказывать дорого и с почтой проблемы, не всегда посылки доходят. Иногда скачиваю бестселлеры художественные — их в электронном виде легко читать. Но, конечно если книга тебе нужна для долгой работы, то лучше иметь бумажный экземпляр.

 

О том, что больше всего беспокоит издателей

 

— Нашей книжной индустрии почти не существует. Абсолютно российская сложилась ситуация: на уровне идей мы впереди планеты всей, а «обозы не поспевают». Был такой анекдот брежневских времен: Леонида Ильича спрашивают, «Мы строим общество развитого социализма, а ничего нет, — продуктов, одежды… Почему?». Он объясняет: «Понимаете, мы идем к коммунизму так быстро, что обозы не поспевают!».

Я с 1992 года в книгоиздательстве, поэтому знаю почти всех издателей культурной продукции. Это люди моего поколения как правило, они, настрадавшись от отсутствия книг, чтобы компенсировать свою травму, поголовно в 1990-е годы начали открывать свое дело. Мы начинали на полном развале, была надежда: это переходное время, все разовьется… Увы, ничего не развивается, только становится еще хуже. В 1990-е годы наши книжки распространялись лучше, чем сейчас.

 

Классическая индустрия распространения книг в России почти отсутствует. В 2008 году разорились оптовики типа «топкниги», они возили издания в провинцию. На их месте ничего не возникает, мы оказываемся отрезаны ото всей страны.

 

Второй, не менее важный, может, порождающий кризис распространения: у нас почти исчезли все ниши, где рецензировались книги. 1990-е — время, когда возникла новая пресса, и в любой крупной газете, даже в «Коммерсанте», были разделы, даже целые номера, посвященные рецензированию. Были телепрограммы о книгах. Сейчас нет ничего, вся структура отсутствует, наши подвиги во многом бессмысленны. Мы научились, не нарушая качества, делать книги почти из ничего, экономить на всем, но есть вещи, которые от нас не зависят. Наличие книжных магазинов, информации, инфраструктуры, государственной политики, грантовых программ… У нас есть гранты президентские и Министерства печати на поддержку книг, но это капля в море. Должно быть огромное количество разных программ, которые так или иначе поддерживают издательства, дают гранты на переводы, помогают книжным магазинам. Сейчас этим занимаются в США, возрождают маленькие издательства. Почему в 1960-е годы был расцвет литературы, хотя телевидение уже появилось? Еще существовало джентльменское книгоиздание! Тогда концерны не «пожирали» маленькие издательства, поэтому появлялось большое количество новых имен. Небольшие книжные магазины — они по-разному специализированы, благодаря этому публика получала доступ к разным книгам.

Коммерциализация настала в 1980-е годы, когда крупные издательства начали поглощать мелкие. Сразу исчезли эксперименты, поскольку крупные издательства ориентированы на прибыль, кому нужно раскручивать неизвестного автора? Большие сети выжили магазинчики, которые не выдержали конкуренции и закрылись. Началась стагнация: люди перестали читать потому, что перестали получать новые интересные книги. Когда у читателей нет к ним доступа, то они переключаются на другие виды деятельности. Все просто, а винят почему-то читающую публику.

Эти проблема не стоят на повестке дня общества, поскольку не многие понимают «приводные ремни». Сейчас будет год литературы, и государство из лучших побуждений потратит миллионы, если не миллиарды впустую, я в этом уверена. Десанты писателей по городам обычно бессмысленны. Приятно с ними познакомиться, но это не системная поддержка. Приедут, поговорят, и дальше что? Как книжки будут доходить до городов и в них распространятся — по-прежнему неясно. Нет понимания, как работает книжная индустрия, рынок. Развитие и результат есть там, где ведется мощная политика и есть поддержка книги в сфере законодательств. Во Франции, например, свод законов позволяет небольшим издательствам конкурировать с концернами, это долгая сложная продуманная система, без нее бы вся книжная индустрия рухнула. Есть понимание, что книги все время надо поддерживать. У нас же считается: что нефть, что книги — все это рынок, пусть сами и выживают.

 

О ярких новинках издательства «НЛО»

 

— В этом году на ярмарке в Москве народ книги сметал могучим ураганом. Это первый признак кризиса: люди приходят и тратят последние деньги на определенный тип книг. Меньше берут художественную литературу, больше — самые «тяжелоподъемные» книги, энциклопедии. Народ запасается на «темные времена». Раньше думали «потом», теперь опасаются: «Сейчас не куплю, а потом издательства не будет или у меня денег». Среди наших новинок очень успешно продавались два энциклопедических издания. Один — словарь «Советский анекдот (Указатель сюжетов)», для нас очень важный. Это не травля анекдота, а исследование молодого ученого Миши Мельниченко, он много лет изучал сюжетную трансформацию анекдотов, которые «бродят», реанимируются в разные эпохи и модернизируются. Собрал разные советские анекдоты, показал как они появлялись вновь на протяжении разных лет. Сначала про Троцкого рассказывали, потом про Хрущева, про Брежнева, а потом вдруг в постсоветскую эпоху тот же сюжет зазвучал. В словаре много комментариев, поскольку часть политиков уже забыты.
Важен и только что вышедший словарь советской повседневной жизни, он замечательно сделан. Это не ностальгическое сюсюкание на тему «мы были молодые и чушь прекрасную несли», а попытка описать СССР на всех уровнях. В книге есть и определение бытовых предметов, и понятие ГУЛАГа четко дается.

Появилась у нас новая серия городских исследователей «Городская урбаника» уже три успешные книжки в ней вышли.

Отличная книга профессора Калифорнийского университета Алексея Юрчака «Это было навсегда, пока не кончилось». Она сначала вышла на Западе на английском языке, потом ее перевели. Там по-другому смотрят на поколение 1980-х, на то, как оно формировалось. Именно это поколение принимало самое активное участие в строительстве постсоветского общества, оно определило нашу нынешнюю жизнь. Эта книга — попытка уйти от упрощенной политизации, посмотреть, как общество адаптировалось к советским условиям, как достаточно успешно выстраивались анклавы независимого существования, как происходила самореализация в специфической среде. Очень актуальная книга, я бы сказала.

 

О своих любимых писателях и литературных премиях

 

— Стараюсь следить за новинками, за теми, кто претендует на премии. Тем более, наш Фонд организовал премию НОС — «Новая словесность», и я, конечно, заглядываю туда, просматриваю, кто попадает в лонглист.

Не могу сказать, что у меня есть «заповедные» писатели. Люблю Сорокина, особенно раннего, хотя и «Теллурия» мне понравилась. Признаюсь, люблю Пелевина. Мне кажется, он, как ни странно, недооценен, при том, что очень популярен. Я постоянно слышу от жюри разных премий (удивительно, он же не получал крупных наград), когда спрашиваю: «Почему опять Пелевина нет?» ответ: «Знаете, его последний роман хуже предыдущего». А мне кажется, по его романам можно изучать всю постсоветскую действительность, он никогда не повторяется, его ряд креативен. Сорокин все-таки более монологичен, он замечательный писатель, но у него есть круг тем, к которым он постоянно возвращается. Пелевин необыкновенно разнообразен. Если вы возьмете его ранние тексты, например, «Принца Госплана», «Чапаева и Пустоту», а потом прочтете последние, скажем, дилогию о вампирах и снах, то поймете, это совершенно разные книги. Герои, проблематика другие. Более того, когда я читала «S.N.U.F.F.», казалось, он, что-то надумал. Сейчас началась история с Украиной, и понимаешь — это же гениальная, пророческая книга, обрушение всего искусственного медийного мира. Считаю, Пелевин действительно великий писатель.

Я бывала членом жюри разных комиссий, и, знаете, происходит такая трансформация сознания… Ты как читатель чаще умнее, чем когда ты становишься членом комиссии. Когда читаешь, то необязательно себе отдаешь отчет, как строятся характеры и прочее, ты просто читаешь. Если увлекло, значит, увлекло, читатель всегда прав. А как только ты становишься жюри, то вступают какие-то странные стандарты при оценке — «польза отечеству», «насколько этот роман актуален». Иногда я говорю: «Ребята, давайте мы как читатели выберем, что нам было интересно из этих 150 текстов?». Слышу в ответ: так нельзя судить, мы должны какие-то критерии вводить. По этим критериям, как правило, в итоге делается очень усредненный выбор.
У прекрасного поэта Сергея Завьялова есть чудесный текст: он в свое время пародию написал про «Буккер» (тогда еще премии «Большая книга» не было). Он осмеял принцип выбора самого неинтересного, говорил, что если бы «Буккер» вручали в конце XIX века, то члены жюри рассуждали бы так: «Достоевский пишет все хуже и хуже, его последний роман значительно уступает предыдущему. Толстой изваял четыре тома „Войны и мира“, и ни один нормальный человек в наше время никогда не дочитает их до конца. Чехов продолжает писать рассказы, а мы уже ждем от него романа». В итоге побеждал бы Боборыкин… Это абсолютно точно переданное рассуждение жюри, потому что, может, последний роман Пелевина, условно и хуже предыдущего, но на уровне других писателей он хорош. Жюри, как правило, в итоге договаривается вручить премию самому неинтересному, потому что других кто-то непременно ненавидит, а к среднему автору все спокойно относятся.

 

О театрах и зрителях

 

— Мы десять лет организуем театральный фестиваль. Начинали его в Норильске, он назывался «Норильские сезоны», а потом по ряду причин, связанных с бизнес-войнами, в городе, Фонд вытеснили в Красноярск, и с той поры «Театральный синдром» проходит в Красноярске. Проблема в том, что это очень дорого — провести театральный фестиваль. В регионах денег часто нет, должна быть любая инициатива — или местное правительство, или меценат местный, или совместный проект. Сейчас, кстати, Министерство культуры стало выделять деньги на театральный фестиваль по стране, до этого только «Золотая маска» подобное проводила, за что им честь и хвала.

Никогда никаких проблем с любителями театров в регионе мы не наблюдали. Конечно, надо много нюансов учитывать, бессмысленно вести в первый же год что-то ультра-экспериментальное. Если люди хлеба не ели, им пирожное предлагать не стоит. Надо просто показать спектакли высокого качества, в небольшом количестве привести экспериментальный театр, остальные постановки выбрать более-менее привычные. Потом можно варьировать, увеличивать количество необычных вещей.

Наши первые опыты показывают, что народ штурмом брал театры. Знаете, наша публика как пионеры, всегда готова. Но действительно требуется соединить многое: организатора, который это делает, поиск денег, поддержку местной администрации. Например, у нас была история в Белгороде, где нам не разрешили делать фестиваль, поскольку губернатор сказал: «Еще чего, привезут нам какую-нибудь порнографию!». Мы бы разочаровали, ничего такого не привезли, это была бы тем более обида… Биться за то, чтобы потратить свои деньги на фестиваль в Белгороде не стали — есть другие города, которые, напротив, нас умоляют приехать.

 

В целом очень благодарная публика всегда, внимательная, вежливая — в регионах зритель намного лучше. Это в Москве могут встать, хлопнуть дверью и уйти посреди спектакля.

 

О возможности культурных проектов

 

— Все возможно, только нужно задумку адаптировать. Часто, когда мы просто заимствуем у Европы какой-то жанр, это не работает, каждый город должен вырабатывать какие-то свои принципы. Скажем, Красноярск. Я страшно обижалась на Марата Гельмана, когда он везде заявлял, что создал в Перми первый на постсоветском пространстве нестоличный музей современного искусства. Вообще-то первый такой музей возник в 1993 году в Красноярске, это музейный центр КИЦ. Он совершенно фантастический, это переделанный в музей современного искусства музей Ленина с сохранением прежних экспозиций, их просто вписали в другой контекст. Мне кажется, это правильная работа с историей, это могло быть примером. И никакой ностальгии там не возникает, хорошо виден абсурд идеологии. Мы их поддерживаем с момента, когда Фонд создан, КИЦ воспитал среду, в Красноярске потребителей современного искусства много, там выросло несколько поколений искусства, которые это понимают. И теоретически, если Красноярск захотел бы инициировать фестивали современного искусства, думаю, они бы прошли «на ура», потому что там есть среда и понимание. А в более консервативном городе такие фестивали, может, и не нужны на начальном этапе. Очень важна «точка роста», понимание готовности среды. Мне кажется, каждый город, регион, должен сам для себя это сформулировать. Мы боимся навязывать что-то и предлагать, мы стараемся поддерживать то, что городу реально нужно.

 

Мертворожденных музеев можно настроить немыслимо, что сейчас и пытаются делать по одному для всех лекалу. А можно сделать что-то другое, успешными будут проекты, которые впишутся в специфику городской среды. Или сделать так, чтобы люди хотели приехать посмотреть, разрабатывать интересную концепцию.

 

Был интересный прецедент, мне о нем рассказывал Евгений Бунимович, замечательный поэт, человек, который долгое время был в московской Думе, он невероятно поддерживал всякие инициативы, в частности, биеннале поэзии в Москве. Он мне поведал о совершенно, казалось бы, безумном эксперименте. В маленькой деревушке где-то в Канаде решили делать ежегодный фестиваль поэзии. Там около 150 жителей, в основном рыбаки, а съезжалось 500 поэтов, которые читали стихи в местных пабах и на других площадках. И через 5 лет оказалось, что рыбаки стали ценителями поэзии! Они столько всего наслушались, причем сложных, современных вещей, что очень здраво начали судить о стихах, четко определяли, что вторично, что оригинально. Это говорит о том, как быстро люди учатся, как только у них получается культурный контекст. Идея создание среды, где любой человек оказывается в культурном пространстве, это, собственно говоря, главная задача и есть.

 

О независимых СМИ

 

— Слышала, что у вас хотят закрыть независимую телекомпанию «ТВ-2». Возможно, она не всем нравится. А первые каналы всем нравятся, можно подумать. Я их старюсь не смотреть, но прекрасно понимаю, что там идет.

Конечно, это страшное, очень грустное явление, когда изничтожаются любые площадки, причем даже не оппозиционного мнения, а просто немного другого стилистического регистра. В 90-е годы, и еще сравнительно недавно, было большое разнообразие мнений, парадигм. Теперь началось что-то неосоветское, поиск врагов, страха, и чем он сильнее, тем больше люди начинают намагничиваться на поиски скрытых смыслов, которые они прежде никогда и не считывали. В 90-е годы чего только не было в прессе. И ничего, все спокойно это пережили. Каждый находил любимый канал, происходило нормальное явление — складывались вкусовые предпочтения. Монополизация медиа и усреднение контента и критики опасно, даже если контент приличный, единомыслие все равно никогда не приводило ни к чему хорошему. Оно обедняет и культурное и интеллектуальное поле, потом начинается стагнация, и все спрашивают — как же такое могло произойти. У нас реформа образования, а народ не читает, не пишет по-русски и прочее. Удивительно, что причинно-следственные связи не просматриваются. Главное порочное заблуждение советского периода — это что можно вырастить интеллектуалов, которые ходят строем. Желание сесть на два стула, стоящих в разных концах комнаты, постоянная эквилибристика заканчивается крахом.

 

Главное — это беспочвенные страхи, мы прекрасно видели, что невероятное разнообразие никак не повлияло на людей, только создавало нормальную толерантную среду. До конца прошлого года, когда все-таки оставались медиа, хотя бы относительно свободные, люди не поддавались истерическим акциям. Как только это все прекратилось, люди сошли с ума, начался «Крым наш», крики, истерия.

 

Закрытие РИА, это, конечно, был жуткий удар, колоссальный, а следом lenta.ru рухнула. Распались сразу все площадки, на которых можно было делать какие-то культурные вещи. У нас с РИА были договоренности, идеи — и лекции проводили, и пресс-конференции. Один мой коллега недавно не без ехидства заметил, что куда ни придешь, хоть в Думу, везде все смотрят РБК, единственный канал, который сегодня дает хоть относительно нейтральную информацию. Я говорю правильно, доигрались, сами не знают, откуда информацию брать. Для себя-то хоть оставьте что-нибудь!

Мне рассказывали интересные истории о том, что возрождаются славные традиции из советского времени подавать цифры «чего изволите». Известно, что в горных высях любят только позитивные новости. Действуют по старинке, я еще застала то время, когда, когда все время говорили про рост экономики и прочего, каждое предприятия раз в квартал придумывало красивые цифры отчетности. Я сильно подозреваю, что Советский союз развалился потому, что все эти фальсифицированные цифры в самом ЦК были реальным основанием для развития рыночных пятилеток. Люди потеряли представления о положении вещей, заигрались. И все эти авантюры, строительства плотин арабским товарищам, разрабатывались на основе несуществующего ресурса. В стране ничего не было, а цифры говорили о том, что мы движемся вперед. Теперь на эти же цифры ссылаются, рассказывая, как хорошо было жить в советском союзе. И сейчас начинает снова создаваться порочная ситуация лжи. Все боятся подавать информацию о том, что не очень хорошо. История повторяется.

 

О Томске и необходимости горизонтальных связей

 

— Первое впечатление о Томске — это очень красивый, интересный город, я давно мечтала посмотреть на деревянную архитектуру. И я всегда смотрю на людей на улицах, на выражения лиц, на то, как они ходят, как они одеты. Здесь ходят правильно, это видно. Понятно, что Томск — университетский город, и это сильно определяет выражение глаз, язык тела. Хорошие люди, я бы сказала, перспективные.

Я побывала в университете, у меня тоже очень хорошие впечатления. Конечно, это надо глубоко постигнуть, понимать проблемы, которые существуют и должны существовать. Но общая аура и атмосфера города мне понравилась.

Хочу отметить, что сегодня стала стираться разница между столицей и регионами в смысле информации. В середине 90-х этот контраст был виден, сейчас, что замечательно, абсолютно ничего не нужно объяснять, все из интернета берется, и люди много ездят, они все понимают. Приезжаешь — идет уже какой-то предметный разговор, обсуждаются серьезные моменты. Это, мне кажется одно из самых позитивных явлений, насколько изменилась степень информированности.

В Томске на встрече с преподавателями был разговор — справедлива обида ученого, работающего здесь, гуманитария, сетующего, что приезжающие из европейского университета снисходительно пытаются с ним говорить, вместо того, чтобы заводить связи, делать совместные проекты и поддерживать те инициативы, которые появляются в регионах. Хотя здесь вполне самоценная жизнь, есть свои находки и то, что надо видеть. Проблема, мне кажется в фрагментации нашей страны. Все сидят по своим местам, отсутствуют горизонтальные связи. В соседнем городе не знают, что делается здесь. В Москве не очень понимают, что происходит в Томске, Красноярске, еще где-то.

Наш Фонд «воспитывает» московско-питерскую среду, заставляя их увидеть, что они теряют полноценную связь с регионами. У нас давно уже существует такая программа — история в междисциплинарном пространстве, мы договорились с Сибирским федеральным университетом, на уровне ректора, и привозим раз в месяц в вуз преподавателей. Они читают сжатые спецкурсы, например, история становится междисциплинарной, рассказывают, как она работает с другими дисциплинами. Когда я приглашаю, люди, как правило, первый раз приезжают в Красноярск, не очень понимая, куда они едут. А потом знакомятся со студентами, аспирантами, преподавателями и в полном восторге. Говорят, надо еще раз приехать, столько связей появилось! Не только студенты лекции слушают, но и ученые попадают в культурную, интеллектуальную среду, с которой важно и интересно работать. Я говорю, не пора ли уже серьезно делать аналитический обзор, где чего происходит, где какие интересные проекты. Горизонтальных связей не хватает.

 

Текст: Мария Симонова

Фото: Мария Аникина