18+
18+
РЕКЛАМА
Книги, Принцип чтения, Принцип чтения.Сергей Шпагин: «Теперь читаю приказы и регламенты» Принцип чтения.Сергей Шпагин: «Теперь читаю приказы и регламенты»

Принцип чтения.
Сергей Шпагин: «Теперь читаю приказы и регламенты»

Автор
Мария Симонова

Люди с историческим образованием воспринимают литературу несколько иначе, чем другие читатели. В этом мы убедились благодаря новому герою нашего «Принципа чтения» Сергею Шпагину, историку, начальнику организационно-методического отдела учебного управления Томского государственного университета, доценту кафедры политологии ТГУ.

Он рассказал нам, каково это — читать романы, зная исторический контекст, а также подсказал, с каких книг лучше начинать знакомство с политологией.

— Книги, связанные с политологией, я начал читать далеко не сразу. По образованию-то я историк. А интересный момент, связанный с историей, в моем детстве был. Когда мне было лет 8, я приехал летом к бабушке в деревню, и обнаружил, что книг у нее нет. А читал я тогда интенсивно. Мои поиски книг привели меня на чердак, где я после долгих раскопок обнаружил очень старый учебник истории. Он был без корочки и начинался с эпохи Петра I. Так что у меня была чисто западническая модель истории России в то время, это отложилось в памяти. Потом, конечно, отношение изменилось, я прочитал много всего другого, но первый учебник был именно таким. Правда, западником он меня не сделал. Более того, кандидатскую диссертацию я защищал по славянофилам.

***

У меня не было последовательной программы чтения. Что попало в руки, то попало. Детский книжки Барто, Гайдара, Михалкова перемешивались со взрослыми романами. «Тихий Дон», например, я прочитал лет в 12. Осилил героически все тома, наверное, половины не понял, но антураж казачий меня впечатлил. Помню, долго разбирал примечания к одной из страниц, где описывались воинские звания казаков, которые сильно отличались от обычных. Эти вещи меня привлекали, а сюжетная, политическая, историческая сторона воспринималась тогда как фон.

Некоторые книги производили на меня сильное впечатление. Среди них рассказы О’Генри. Это хотя и не Чехов, но у них много пересечений на уровне формы, жанра, языка, интереса к простому человеку, к тому, что он переживает. Нужно отдать должно О’Генри, он американскую специфику отлично чувствует и передает. Чувство юмора на его рассказах можно формировать. Я время от времени и сегодня в него заглядываю. Не то чтобы часто, но, когда есть возможность, перечитываю с удовольствием.

***

Еще один важный для меня автор — это Бранислав Нушич, сербский писатель конца XIX — начала XX веков. На меня он уже в детстве произвел сильное впечатление. На простом, понятном привычном материале он умел сделать настолько яркие юмористические образы и сюжеты… Это искусство. Самая яркая часть его книги -«Автобиография», она примерно полтома занимает. Так говорить о разных этапах человеческой жизни, о возрастах и проблемах, которые тогда возникают — это потрясающе! Особенно о том, что касается школы. Я несколько лет преподавал в школе, знаю, что там происходит и вижу много общего с сюжетами Нушича. Школа в его рассказах — индустриальный институт по формовке людей, таким он и остался, несмотря на все реформы. В лучшую сторону изменений пока не ощущается. Но у Нушича этот институт заполняется колоритнейшими характерами, способными очеловечить что угодно. И это оставляет замечательное впечатление.

Чем дальше, тем меньше у меня времени читать что-то художественное.

В университете на историческом факультете мы читали «по списку», там требовались конкретные вещи. Уже часто было не до литературы в большом смысле слова, надо освоить массу статей из научной периодики, где отражаются последние достижения. И далее из этой мозаики сформировать собственную картину, представление об объекте науки. Это одна из проблем в университетском образовании. У нас ведь учатся не по учебникам, а по научной литературе. А там — разноголосица мнений и концепций. У кого получится из фрагментов единую картину собирать, у того формируется научное мировоззрение. Но не у всех…

***

Культура общения с книгой плавно уходит. Жаль, но книга в классическом смысле слова вызывает все меньше интереса. Понятно, что возможности доступа к информации сейчас совершенно другие. Они, как правило, связаны с электронными носителями и средствами коммуникации.

Студентов убедить прочитать что-то больше статьи сегодня бывает крайне непросто. И у самих преподавателей не хватает времени, потому что постоянно идет большой поток информации, ее надо осваивать и давать отклик. Это происходит очень интенсивно.

***

И историкам, и филологам приходится читать очень много. Кто-то однажды посчитал что, если полностью осваивать все списки литературы, рекомендованные на филфаке, надо читать по 800 страниц в день. У историков не 800 все-таки, но сопоставимое количество.

После учебы начинаешь по-другому воспринимать исторические романы. Самый характерный пример — это Александр Дюма. В детстве его книги воспринимаются как откровение. «Три мушкетера» кажутся историей живой, яркой, с переживаниями героев. Читается роман легко, с удовольствием. Ришелье для тебя почти враг народа, а мушкетеры такие замечательные, что невозможно не сочувствовать их делу. Хоть сам ныряй в Ла-Манш и спеши за подвесками! А когда начинаешь вчитываться в исторический контекст и его понимаешь, то обнаруживаешь, что герцог Ришелье, в общем-то, выразитель прогрессивных тенденций становления единого централизованного государства и вообще нации-государства как нового явления. Мушкетеры же, наоборот, оказываются защитниками феодальной вольницы. И драться на дуэлях Ришелье запрещал им не из вредности, а чтобы сберечь французское дворянство, чтобы они не убивали друг друга по личной прихоти. Когда это понимаешь, то немного другой взгляд у тебя формируется на роман.

Можно дальше продолжить аналогии. Заметьте, наши «мушкетеры» — гардемарины — они уже сторонники нашего Ришелье. В России герои должны быть государственниками, им «за державу обидно», это национальная специфика.

Не так давно встречал в интернете обзор особенностей национальных литератур и киноиндустрий. Там отмечалось, что герой американского фильма или романа сам за себя, одиночка, может противостоять государству. Во многих других странах такой герой, как правило, не воспринимается. Во Франции в прошлом он был возможен, а сейчас уже труднее себе такого представить.

***

Сначала я, как и многие, просто осваивал школьную программу. А потом стал заниматься историей XIX века, и после этого литературную ситуацию пропускал через профессиональные знания. А занимался я историей русской общественной мысли.

Например, Лев Толстой. Немного видел людей, кто мог бы сказать, что прочел его полное собрание сочинений, все 90 томов. Я честно изучил те несколько, что связаны с моей темой. Понял, что тем ученым, кто занимается Толстым, надо памятники ставить. Он же совершенно не думал, как масштабно его будут переиздавать и перечитывать…

Лев Николаевич входил в литературу как раз в то время, когда из нее (и из жизни) один за другим уходили те, кого изучал я. Скажем, в Общество любителей российской словесности Толстой был принят в 1859 году по рекомендации одного из руководителей славянофильского кружка Алексея Степановича Хомякова. Поэтому в публикациях и архивных материалах мне доводилось встречать разрозненные упоминания о Толстом, оценки его творчества славянофилами. И вот как-то в сборнике, кстати, изданном в Томске, попадается статья итальянской коллеги, посвященная тому, как Толстой общался со славянофилами, воспринимал и оценивал их личности и идеи. Прочитал, и мне она не очень понравилась. Итальянская коллега, не буду называть ее фамилию, трактовала славянофилов в основном глазами Толстого, не различая его понимание и объективную картину. И не могу сказать, чтобы она его точно воспринимала, хотя, надо отдать должное, итальянцы обычно глубоко изучают российскую литературу и историю общественной мысли.

И вот для того чтобы вступить в полемику, мне пришлось прочесть и Толстого, и то, что про него написано, например, четырехтомные записки Душана Маковицкого. Они посвящены последним шести годам жизни Толстого; автор жил в Ясной Поляне и общался с писателем регулярно, это почти дневниковые записи. Я свою позицию потом в статье изложил, постарался выправить ошибки итальянской коллеги.

У Толстого к славянофилам было своеобразное отношение, связанное с его восприятием мира, общества и религии. Он их считал выразителями идей русской народности и говорил, что они прикрывали её православием. Ему это не нравилось.

Зато Достоевскому, наоборот, такой подход был по душе. Он полагал, русский народ — вообще носитель православной истины, и этому научился отчасти у славянофилов, его часто воспринимают как продолжателя славянофильства.

Конечно, Достоевский интересовал меня не только в контексте изучения славянофилов. В свое время из его романов мне больше всего понравились «Бесы». Так мощно ударить всем талантом по революционному движению — это надо было уметь! Там много интересных деталей и узнаваемых образов, особенно если знать реальные споры, которые в то время шли среди русской интеллигенции. Понятно, что «Бесы» были восприняты полярно. Консерваторы говорили о том, что о революционерах наконец сказали правду: они сбивают молодежь с пути истинного. А вся революционно настроенная интеллигенция встала на дыбы после выхода «Бесов». Хотя, применительно к конкретному случаю, знаменитому судебному процессу Сергея Нечаева и товарищей, Достоевский сказал правду. Он показал своего героя Петра Верховенского таким, каким, наверное, и был Нечаев.

***

Советская литература для меня в этом смысле была скучнее. Слишком много пропаганды там было. Все, что писалось по канону соцреализма, скучновато выглядело. Были попытки выламываться из него, и отдельные примеры мне нравились. Недавно экранизированный роман Олега Куваева «Территория» мне повезло прочитать еще в детстве. Учительница литературы его рекомендовала нам как часть школьной программы. Из времен застоя это один из хороших примеров того, как, соблюдая каноны соцреализма, можно было хорошо писать о людях, об их отношениях с природой, друг с другом, умении преодолевать настоящие жизненные трудности.

Это была хорошая, добротная литература. Другое дело — сколько ее было?

В эпоху перестройки нам стали доступны те произведения, которые раньше запрещали. Как выяснилось, прятали от нас не так уж и много. Да, «Мастер и Маргарита» — это, конечно, явление. Но много ли у того же Булгакова сочинений, которые стоит перечитывать? Я помню его рассказы для газеты «Гудок», по ним очень заметно, что они для этого издания сделаны. Качество того, что было написано «в стол» и того, что на потребу, очень отличается.

***

Постсоветскую литературу я воспринимаю с трудом. Появилось колоссальное количество книг, которые годятся разве что для метро. Как-то мы с семьей приехали к родственникам на дачу, и так получилось, что книг у них оказалось не очень много. Тогда моя дочь, которой в то время было лет восемь, с грустью сказала: «Раз у вас нет приличных книг, буду читать Донцову!». А через несколько дней я случайно услышал по радио новость, что Дарья Донцова награждена каким-то орденом… Такое вот замечательное различие в оценке её творчества.

Из современных писателей, хотя не могу сказать, что я их много читал, единственный, кто произвел на меня впечатление, это Виктор Пелевин. И то, пожалуй, только одним своим произведением, «Generation П». Я его прочитал в начале 2000-х годов, когда все информационные технологии были на подъеме. Я только-только перешел на кафедру политологии. Тогда у многих было ощущение, что миром правят медиа, оно и в книге ощущалось. Сейчас уже немного более отстраненно все воспринимается.

Роль «заменителя литературы» для меня в последние годы играл Акунин. У него язык, во многом синтезированный в результате переработки соответствующих сюжетных ходов, много заимствований. В этом смысле Пелевин оригинальнее. Зато Акунин хороший трансформатор, владеет словом, читать его интересно. Он кинематографичен, по нему можно снимать фильмы, особенно экшн.

Недавно он стал писать книги об истории России. Я не успел пока их проанализировать. Но я примерно представляю себе его подход: он всегда идет в истории от отдельного факта, вокруг него выстраивается остальная канва. Для человека, пишущего об истории с точки зрения литературы, это интересно. Такие книги читаются как материалы журналистского расследования. А с точки зрения науки факты могут быть тривиальные, зато Акунин их хорошо высвечивает, придает колорит. И это совсем неплохо. Пусть люди хоть так обратятся к истории, это тоже полезно. Нам очень не хватает исторического сознания как понимания взаимосвязей, последовательностей, закономерностей исторического процесса.

***

Что стоит читать тем, кто хочет разбираться в политологии? Для начала можно прочесть учебник. Хотя я не очень-то верю, что современный студент готов с радостью читать серьезные книги в 500 страниц, а серьезные учебники меньше быть не могут. Можно рекомендовать труды Александра Соловьева или Эндрю Хейвуда, они доступны, но внушительных размеров, и я вижу, что мало кто из студентов в состоянии их освоить. Другой момент — все книги имеют свойство устаревать. Учебники особенно, потому что это литература третьего слоя. Сначала все новое научное знание оформляется в статьях, потом их сводят в монографии, а уже на их основе пишут учебники. И каждый из этих этапов требует времени. Учиться только по учебникам значит получать знания позавчерашнего дня. Мы в университете почти никогда не опирались на них. Да, знали об их существовании, заглядывали в них перед экзаменами, чтобы систематизировать знания, которые получали из научных статей.

Когда мне надоело ссылаться на учебники, которые или никто не прочитает, или они невысокого качества, то я лет пять назад написал свое учебное пособие, издал его в Томске, рекомендовал студентам. Некоторые даже его прочитали…

О политике сегодня написано многое. Я не говорю о журналистских вещах, которые по конкретным поводам появляются. На жареных фактах легко сделать сенсацию, тираж. Но серьезные издания тоже есть. К примеру, книга английского социолога Майкла Манна «Власть в XXI столетии». Она написана в жанре диалога, журналист выясняет позицию Манна по разным вопросам, а тот свободно рассуждает о том, что такое власть, как и почему она менялась с течением времени.

Из фундаментальных работ в свое время большое впечатление на меня произвела книга нашего отечественного исследователя Михаила Ильина «Слова и смыслы». Она посвящена политическому языку. У автора интересная специализация, по первому образованию он филолог, а докторскую защищал по политическим наукам. Соединение политологии и филологии оказалось продуктивным в исследовании языка. Только теперь эту книгу трудно стало найти. Она заслуживает внимания и интереса.

Людям, которые только входят в мир политики, можно порекомендовать «Общественно-политический лексикон» Андрея Захарова и Ирины Бусыгиной из Высшей школы экономики. Там всего два десятка словарных статей, зато дана фундаментальная проработка таких понятий, как федерализм, глобализация, демократия. Представление об этом человеку, изучающему политику, надо иметь.

Если начинать копаться и серьезно во что-то вникать, надо вспомнить, что есть классика, она начинается с Платона и Аристотеля. Я по-настоящему внимательно Аристотеля прочитал лет 10 назад. И обнаружил, что некоторые вещи, которые он писал про античную Грецию, оказывается, можно легко брать эпиграфами к современным статьям.

Что касается современных вещей, возникает проблема: научная литература высокого уровня трудно читается. Все понимают, что учебник по квантовой механике непросто осилить. Но и книги по социальным наукам, я вас уверяю, тоже очень нелегко читаются. Хорошо, качественно написанная книга, которая была бы доступна, понята любому читателю — большая редкость. Особенно в нашем направлении. Когда читаешь Макса Вебера, то чувствуешь, что это не только классик мировой социологии и, в значительной степени, политологии, но и человек, умевший писать понятно и по возможности интересно. Из тех, кого мне доводилось читать недавно из относительно близких к нам по времени людей, — американский социолог Чарльз Тилли, недавно, к сожалению, ушедший из жизни. Целый ряд его работ посвящен военно-силовой теории государства, они написаны живым языком. Можно попробовать их освоить. Но надо иметь в виду, что здесь уже будут толстые книги и «много букв».

***

А сейчас первое, что мне приходится читать, это всевозможные приказы, регламенты, порядки. Временами это довольно муторная работа. Но, с другой стороны, понимаю, что она очень нужна университету, поэтому надо за нее браться.

Вот и берусь.

Фото: Мария Аникина