18+
18+
РЕКЛАМА
Интервью, Олег Жуковский:«В La Pushkin обычно ходят те, кто в театрах вообще не бывает» Олег Жуковский:«В La Pushkin обычно ходят те, кто в театрах вообще не бывает»

Олег Жуковский:
«В La Pushkin обычно ходят те, кто в театрах вообще не бывает»

автор
Мария Симонова

В декабре Томск получил возможность познакомиться с необычным театром — с гастролями в зрелищный центр «Аэлита» впервые приехал La Pushkin. Его основатель — режиссер, актер, автор спектаклей — Олег Жуковский сотрудничал с театром Derevo, много лет работал в Европе, а недавно вернулся в родной Новосибирск.

Спектакли La Pushkin своеобразны: пластика, музыка, ирония, абсурд и ощущение постоянной импровизации. Конечно, театр на любителя, но новые эмоции гарантированы.

Мы расспросили у Олега Жуковского, насколько, по его мнению, изменилась страна за время его отсутствия, как у театра появилось в Новосибирске свое здание, сложно ли попасть на спектакли La Pushkin гостям города, почему он хочет приезжать в Томск на гастроли и как воспринимает зрителей-снобов.

— Вы сотрудничали с разными театрами. Как возник La Pushkin, ваш собственный проект?

— Постепенно у тебя накапливаются идеи, не соответствующие стилю твоей команды. Ты играешь больше 100 спектаклей в год в коллективе, и тебе хочется попробовать что-то свое. И я начал играть квартирники. Например, спектакль «Люби меня», который я показывал в Томске, вырос из квартирника.

— Что вы вкладываете в понятие «квартирник»?

— Разные коллективы встречаются на фестивалях, гастролях. Напряжение велико, хочется из него «выскочить». Тогда мы шутим, показываем друг другу какие-то работы. Спектакли же бывают очень серьезные, и в паузах между ними ты делаешь что-то иное, отвлекаешься. Другой момент — у каждого своя индивидуальная тропа. Мне мою однажды показали. Она извилистая, как река. Какое-то время тебе с кем-то по пути, потом ты расходишься, встречаешь других людей. За первые семь лет я выпустил пять своих спектаклей, La Pushkin существовал перманентно. Я набирал компанию, делал некую продукцию, и мы отправлялись на гастроли. Через некоторое время я исчерпывал тему и увлекался другой компанией. Так произошло с Андреем Могучим. Увидел его работу на фестивале, понял, что это «мое». Ушел из другого коллектива к нему. Года через три встретил Антона Адасинского, его театр Derevo. Они меня как цыгане в повозку закинули и увезли с собой. Потом появился Киселев, Атилла Виднянский… Вообще, возможно все! Бывает, ты видишь «звезд», думаешь, работа с ними — это недостижимое. Но намерение закидывается, проходит год, два, и ты попадаешь в этот коллектив.

— Кто, кроме вас, сейчас в La Pushkin?

— Новосибирцы.

— Когда вы вернулись в свой родной город, в Новосибирск?

— В 2012 году. Все произошло спонтанно. Но я же занимаюсь спонтанностью как видом жизнедеятельности. Были, конечно, обстоятельства, которые заставили меня вернуться. Я 13 лет не жил в России, не представлял, что здесь происходит. Это тоже интересно. Если ты такой мастер импровизации, то должен быть готов не только на сцене, но и в жизни реактивно войти в любую ситуацию. И в адреналине есть потребность. Как только все устаканивается, сразу становится неинтересно.

— И как сегодня в России, где вы долго не были, на ваш взгляд, стало лучше или хуже?

— С одной стороны, на порядок лучше, чем я мог себе представить. Ситуация теперь более открытая. Не надо официальных подтверждения каких-то умений. Я сегодня могу зарабатывать деньги психофизическими тренингами. Это то, чем занимаюсь помимо театра. Тренинги позволяют людям выходить из своих проблем, зажимов, можно сравнить их с метлой, которая снимает лишнее. Я разрушаю стереотипы в движении и поведении. Ко мне приходят разные люди — и креативный класс, и фабриканты.

— А с другой стороны? Что-то стало хуже?

— Не что хуже… Я недавно отдыхал в Красноярском крае. Там два километра вправо, два влево от тебя никто не живет. Ты идешь к воде и видишь свои следы на песке. Понимаешь — их только ты мог сделать. И подобное в плане искусства, культуры. Здесь, конечно, есть заметный «провис» в фундаментальных вещах, в арт-проектах. Артисты выживают, ищут заработки… а тут еще заниматься искусством! Бум 90-х годов, когда все было можно, когда был короткий глоток воздуха, прошел. Тогда был заметный всплеск авторских проектов, особенно в Петербурге он ощущался. А потом настал момент, когда каждый квадратный метр стал стоить таких денег, что вариантов у небольших коллективов было немного: либо войти в систему, либо уехать на Запад и там продолжать заниматься тем же, либо уйти из профессии.

— Тогда вы и уехали?

— Да. Очень много учился, работал с интересными людьми. Столько проектов было! В Европе русскому человеку заниматься искусством тоже непросто. Там и местные не многие выживают в профессии, а тебе нужно быть еще выше их по уровню. Зато и возможностей учиться было больше. У нас сложно находить актеров. После расстрела Мейерхольда школа представлений стала в стране нелегальной, ушла. Развился драматический, психологический театр. На мой взгляд, он сегодня уже сильно переродился. Я был недавно на лекции Могучего в Венгрии. Он говорил, что школа Станиславского — это сейчас прежде всего Голливуд, уже не Россия. «Четвертая» стена, актеры, которые четко играют шепотом, спиной, и все открыто, внятно — редко такое можно у нас увидеть.

— В Европе вы стали еще и преподавать?

— Неожиданно для себя. Я танцоров учил театру — объяснял, что такое персонаж, действие. А у драматических артистов вел курс «Невербальные средства выражения в театре». Для меня самые важные вещи — пространство и время, как ты преображаешь его. Мне не очень интересна бытовая регистрация. Интереснее строить и ломать, строить по-новому. За счет персонажа, скорости, работы с пространством, когда, например, маленькое у тебя становится большим, пространство нарушается, возникает свой язык.

— Вернемся к России. Что это за история со зданием в центре Новосибирска, La Pushkin действительно получил такое для показа своих спектаклей?

— Нам дали возможность войти в центральный парк и занять летний сарай, бывшую «комнату страха». Мы написали проект, что сделаем из этого сарай искусств. Страх поэтому стал неактуален. Нашли средства, полностью переоборудовали помещение, от прежнего остался только фундамент и внешняя обшивка досок.

Теперь можно и зимой играть спокойно — у нас не холодно. Есть зал на 70 мест, мы играем в нем. Маленькое фойе, крошечный гардероб интересной конструкции. Висит с потолка, можно сказать. У нас все маленькое и экономичное в театре!

— Сколько спектаклей у вас сегодня можно увидеть?

— У нас есть четыре-пять спектаклей, которые идут непрерывно. Некоторые проекты связаны с другими людьми, например, с музыкантами. «Бессмертник» мы играем с московской актрисой и музыкантами из Питера. Ухитряемся встречаться, когда гастролируем. Находим часа четыре на подготовку. И выступаем.

Кто-то еще кроме La Pushkin выступает в этом зале?

— Мне очень этого хочется. У нас нет в Новосибирске такого пространства для современного искусства, как ваша «Аэлита». Мы приглашаем к себе художников. Ночью монтируем их выставку, весь день она идет.

Если кто-то хочет приехать на наши спектакли из другого города, можно из любого города зарегистрироваться по телефону, указанном на нашем сайте, и людям оставят билеты.

— Как ваш театр выживает? Есть какая-то поддержка от спонсоров?

— Нет, никаких спонсоров. Это сборы от продаж билетов, мои гонорары за постановки других спектаклей, за тренинги. С одной стороны, приходится много работать, с другой — это такой стимул! Иногда, страшно в этом признаваться, но, когда этот дамоклов меч летит тебе на шею как гильотина, ты срочно делаешь акцию, премьеру, и она вдруг покрывает долги, и ты выходишь «в плюс». Что это, если не пресловутая импровизация?

— Вы гастролируете?

— Мы ездили в прошлом году в Москву и Петербург. Очень хорошо гастроли прошли. Я боялся везти в Питер наш спектакль «Люби меня». Там галерея современного искусства, пришли эстеты. А у нас «Муж, жена, пельмени…». Но уезжали мы с ощущением славы — так нас невероятно приняли. Москву больше поразил другой спектакль, тотально эстетский — «Приключения в романе» с Ольгой Арефьевой. Там была просто мистика: мы играли в булгаковском дворе, и что-то произошло. Он обычно не очень шел, словно не хватало чего-то снаружи. Если ты готовишь лодку, а живешь у маленького озера, то не знаешь, как она поведет себя на волнах. А вдруг озеро в море превратилось, и ты летишь… Так иногда происходит. И бывает, ты снимаешь уже с репертуара спектакль. У нас был очень сложный, я его два года возил по Европе. В Новосибирске на него невыносимо долго не шла публика. Я играл его себе в минус, доплачивал актерам из своих гонораров за другие вещи. Люди после спектакля говорили: «Это невероятно, но непонятно, кто на него пойдет. Но ты держись, сохрани его в репертуаре!». Потом я его снял, устроил торжественные похороны. Весь реквизит на нитках по потолку развесил, музыкантов пригласил. А вскоре мы поехали на гастроли в Москву и отдельно отправили декорации, в том числе те, которые были для этого снятого спектакля. Так получилось, что они только и пришли. Мы сыграли, и что-то произошло: 35 минут шли поклоны! Спектакль накапливает какие-то вещи, и твое неистребимое желание играть этот спектакль, все это соединяется. Ты его убрал, в нужный момент достал — и «бам!».

Теперь мы снова его играем. В нем появилась новая неожиданная актриса. Приход актеров в спектакли — это нечто сказочное. Мне было нужно, чтобы в один момент на сцене появился реквизит, его некому было вынести. На репетиции моя жена Аврора предложила: «Давай я вынесу!». Я ответил: «Тогда ты должна быть в каком-то костюме!». А она художница, и быстро продумала себе образ. Я посмотрел, и подумал, ей надо еще несколько эпизодов добавить… Мы провели тренинг, и за два часа еще моменты придумали. И все потом говорили: «Как здорово!». Ты как режиссер же все время стесняешься, когда любимого человека втаскиваешь в свой спектакль. Я столько на это насмотрелся! Думал, со мной такого не будет. И сейчас такой счастливый! Спектакль играется, все с ним в порядке.

— А как возникли ваши томские гастроли?

— Таня Гришаева, директор «Аэлиты», приехала в Новосибирск и посмотрела у нас два спектакля. Ей знакомый посоветовал. Она пришла и те работы, которые увидела, в Томск и позвала. В следующий раз мы что-то другое привезем.

— Вы еще будете выступать в Томске?

— Я очень этого хочу. Москва и Питер — они культурой и так переполнены, в твоем присутствии там дикой необходимости нет. Хотя нас принимают очень, даже слишком хорошо. Но здесь ты понимаешь, что есть серьезный недостаток альтернативной культуры. Надо иметь много нетрадиционного образования для подобных работ, базу, где возможно этим заниматься, площадку, где играть такие спектакли. Молодым, новым компаниям безумно сложно в такой ситуации. Ты должен быть совершенно одержимым своим делом, чтобы пройти все этапы! В ситуации, где все дорого стоят. Это у нас в студенчестве было гораздо меньше соблазнов. И мне сейчас просто иметь обычный кнопочный телефон, и в питании у меня нет особых предпочтений. Я по-прежнему могу есть овсянку и селедку.

— В России вы преподаете?

— Я работаю как режиссер по пластике в театрах, как минимум в создании двух больших спектаклей в год участвую. Актерам постоянно приходится весь рисунок роли «прорисовывать», протанцовывать, ставить все движения. Актер — такая удивительная сущность, он понимает, но сам простроить не может. Ты делаешь спектакль максимум три месяца, а играется он годами. Иногда актеры со временем снижают задачу. А есть «звезды», верхний эшелон, с ними большая радость работать. Они ничего не боятся, ждут задачи, которой до них никто не выполнял в жизни. Я однажды репетировал с сербским актером, известным в мире кино, лауреатом всевозможных премий. Я в работе с ним нормально себя вел, как нужно для дела. Я никогда не смотрю на регалии. Продюсеры же за голову хватались: «Ты что делаешь, он же сейчас улетит!». Но нет, у него такой азарт появился, он не представлял, что можно так сыграть. И он сделал все, причем еще лучше, чем я ему показал. А есть начинающие или средний эшелон звезд. У них страх оказаться не на высоте. Они зажимаются, делают только то, в чем уверены. Еще мне нравятся молодые, активные актеры. В Норильске, к примеру, работают просто невероятные. Ты можешь им за два дня до премьеры сказать: «Этот кусок играем в другом ключе». И с первой репетиции человек сосредотачивается — есть такая смелость молодая, азартная, как в футболе! Или интересно на три портрета Рембрандта смотреть. Первый — он там молодой, харизматичный. На втором к этому добавляется мастерство. Третий — казалось бы, беспомощность. И нет харизмы, зато есть то, что гораздо выше. Подключение к универсуму, когда ты позволяешь ему творить через себя. Это хорошая реакция, когда ты неуютно чувствуешь себя на поклонах. Кажется — а я-то тут причем? Это совершилось там, а тут тебе хлопают, цветы несут… И тебе неловко.

— Насколько много в спектакле импровизации, он заметно меняется с каждым показом?

— Все зависит от публики. Бывает, ты не чувствуешь ее сопротивления. От начала до конца зрители смеются, плачут. Иногда встречаешь жесткую реакцию, отчуждение. Мол, «что это вообще такое?!». Тогда требуется мужество. Ты как вол тащишь все на себе, протыкаешь эту стенку непонимания. Бывает, в итоге такую мощь набираешь, что бешеный может быть взрыв в финале! Но все равно это сизифов труд, когда ты из двух часов больше часа ломишься в стену.

Все непредсказуемо. Появляются какие-то эпизоды порой внезапно, я даже не помню какие. 20% спектакля меняется постоянно.

— Известно, что вы недавно пришли на спектакль в новосибирский театр «Старый дом» и вышли на сцену, включились в действие. Это был редкий случай, или такое поведение для вас естественно?

— Если меня друзья приглашают на свои спектакли, то я их предупреждаю: «Вы должны понимать, я могу оказаться на сцене!». Тогда некоторые говорят: «Лучше не приходи», другие — все равно зовут. Есть такой крупный музыкант, актер в Европе — он стадионы собирает. Он меня очень любит, я играл в его мюзикле в Венгрии. Он мне говорит: «Ты всегда выходи на сцену, если ты в зале». И я ничего не испорчу — меня Киселев обучал, как быть на сцене актеру словно животному. Бессознательное работает, ты концентрируешься, видишь «поле», понимаешь, чего в нем не хватает. Выходишь и делаешь. Кстати, зрители никогда не верят, что мои появления не отрепетированы.

Какие-то ощущения от Томска у вас есть?

— Я не бывал прежде в Томске. Чувствуешь, это сибирский город, но заметно старше Новосибирска. Тот прекрасен тем, что очень молодой. С другой стороны, там в театрах такое количество традиций появилось уже, как будто во МХАТе!

— Можно ли сказать, что в Томске зрители более консервативные?

— Люди — они везде люди. У меня была интересная практика в Германии. Там есть «ландшафт фестивали», они проходят в деревнях, и 50% публики на спектаклях — деревенские жители, которые вообще ничего про театр не знают. Просто на неделю коней в поле выгоняют, из конюшни делают пространство, где может проходить концерт симфонической музыки, или поэтический вечер, или спектакль. Я как-то играл в ангаре где комбайны стоят. Их вывезли, я показал спектакль. Мне интересна публика не «снобирующая». Со снобами сложнее всего. Я не говорю, что это плохо. Снобы — это как мороз. Странно говорить, что мороз плох, он просто есть, от него никуда не убежать. Просто играть для них безумно сложно. Если человек открыт, то он может искренне реагировать. Одна знакомая призналась, что сначала не знала, как к нашей работе относиться. До нее три дня спектакль наш доходил. Я представляю, что это такое — сходу нас воспринимать. К нам в La Pushkin обычно ходят те, кто в театр вообще не ходит. И я, признаюсь, тоже нечасто в Новосибирске хожу в театр.

Фото: Данил Шостак (сцены из спектакля La Pushkin «Люби меня»)