Принцип чтения.
Татьяна Веснина: «Встреча с Петром Вайлем – одно из счастливых мгновений»

АВТОР

Мария Симонова

У журналиста, театрального критика, аспирантки и музыкального редактора Томской филармонии принципов чтения несколько, и она рассказала нам обо всех.

Но говорили мы, конечно, не только о них. Прогулки с Петром Вайлем, тайны профессиональной «кухни» Сергея Довлатова, музыкальность текстов Михаила Булгакова — темы весьма увлекательные. Кроме того, Татьяна объяснила, чем ее, известного в городе, состоявшегося журналиста, заинтересовали магистратура и аспирантура по филологии.

— В моем детском альбоме есть фотография, где я читаю букварь, мне 4 года. Как рассказывает мама, процесс чтения во мне вызывал необычайный энтузиазм. Готова была читать всё подряд и везде. Однажды, и я это хорошо помню, как кричала на улице: «Мама, У! Мама, У!». Мы стояли на тротуаре и смотрели демонстрацию, и в тот момент мимо нас проходила колонна университета, и на транспаранте было написано «ТГУ». Узнала я и «свою» букву «Т», но вместе слово не читалось. «ТГУ»… это что такое?» — спросила я. Смысл сочетания стал ясен спустя годы.

Моими первыми книжками, конечно же, были сказки и сказочные повести типа «Малыша и Карлсона». Потом — повести Льва Кассиля, Валентина Катаева, Анатолия Алексина, Виктора Драгунского, Вениамина Каверина. Конечно, не миновала меня и приключенческая классика — «Робинзон Крузо», «Пятнадцатилетний капитан», «Всадник без головы» — этим всем надо было переболеть. Все эти книги брала в библиотеке, в которую мама меня записала еще до школы. Однако класса до 10-го мой круг чтения в основном определялся школьной программой. А «Списочный» подход к книгам сохранялся до конца университета.

Помню то состояние, когда был сдан последний экзамен по литературе. Я пришла домой, легла на диван, и подумала: «Слава богу, теперь я могу читать не по списку, а то, что хочется!».

Ценность «списочного» принципа чтения оценила позже — когда начала работать и пришлось выступать перед различными аудиториями. Тогда же убедилась в справедливости слов Нины Борисовны Реморовой, которая вела у нас зарубежную литературу эпохи Ренессанса (один из моих любимых периодов). Она все время говорила: «Читайте, пока вы студенты, потом времени для книг у вас не будет, успевайте больше!». Мы вздыхали: «А конспекты, а списки?!». В те годы студенты должны были сдавать историю партии, политэкономию, по этим предметам нужно было конспектировать классиков марксизма-ленинизма.

Нина Борисовна оказалась права — столько книг, сколько я прочла, будучи студенткой филологического факультета ТГУ, я читала разве только обучаясь в магистратуре педагогического университета. Но походы в Научку, коллективные ночные бдения над книгами, подготовка к экзаменам в Университетской роще, лекции по литературе Веры Михайловны Яценко, Ольги Борисовны Лебедевой, Владимира Михайловича Костина, и, конечно, Фаины Зиновьевны Кануновой, Татьяны Леонидовны Рыбальченко — о, это упоительные воспоминания, может быть, самые лучшие воспоминания о студенческой юности. Теперь уже жалею только о том, что списки литературы для журналистов были урезаны, по сравнению со списками «чистых» филологов. Что обиднее всего, «урезали» драматургию и поэзию. Эти лакуны восполняла позже, по мере необходимости, когда писала рецензии на спектакли.

Чтение художественной литературы всегда для меня сопряжено с такими понятиями, как удовольствие, радость, наслаждение, свобода. Если и есть какая-то практическая, прагматическая сторона чтения — то она, пожалуй, в умении быстро наладить коммуникацию (тут помогают и навыки журналиста), и быстро ориентироваться в неожиданных ситуациях. Ведь, что такое литература? Это история человеческих надежд, фантазий, заблуждений, поиски истины, счастья и лучшей жизни… Все, что свойственно человеку в любую эпоху.

Год назад меня попросили выступить перед женщинами, которые занимаются поддержкой людей с ограниченными возможностями, колясочниками… Я придумала тему: «Культура — пространство диалога», приготовила доклад с цитатами из Юрия Лотмана, Михаила Бахтина, Кирилла Дондурея… Пришла, и увидела, какие у этих женщин несчастные глаза. Эти глаза, в которых светилась и тоска по надежному мужскому плечу, и жажда доказать женскую самостоятельность, заставили меня вспомнить… «Лисистрату» Аристофана.

Вот с этой комедии Аристофана я и начала свою импровизацию на тему женского счастья, ключи от которого, как писал поэт, «потеряны у бога самого», сделав пространством диалога гендерную литературу. В качестве присказки рассказала, как наша преподаватель по античной литературе, незабываемая Галина Александровна Чупина, замотивировала нас, первокурсниц, прочитать комедию Аристофана. Она «случайно» обронила фразу, что запретила своему сыну встречаться с девушкой, потому что та не читала «Лисистрату»! И мы сразу после лекции помчались в Научку читать Аристофана. Хитроумная и прекрасная женщина Афин произвела впечатление и на моих слушательниц. По мере того как я пересказывала фабул с необходимыми комментариями, глаза женщин оживали. Успех Лисистраты явно приободрил моих слушательниц, не знаю, победил ли Аристофан на дионисийских играх со своей комедией, но женщины начала XXI века из Томска, явно отдали бы за нее свои голоса.

Вернемся к принципам чтения. Когда у меня закончился списочный, то возник другой: «из рук в руки». Тебе рекомендуют книгу, ты ее читаешь. Например, Умберто Эко «Нулевой номер» мне дал почитать Андрей Мурашов. Потом я еще кому-то эту книгу передам, чтобы она жила, ее читали.

Но я помню эпоху книжного дефицита, когда принцип «из рук в руки» был наполнен другим смыслом. Как правило, те книги брались не из библиотеки, давались «на ночь», возникало ощущение, что ты вступал в некий элитный клуб посвященных. В конце 80-х, в период так называемой гласности, когда, по чьему-то остроумному замечанию, читать было интереснее, чем жить, этот принцип вновь поменял свое содержание и свой характер. Все стало доступно, в литературу влился поток запрещенной ранее литературы, источники стали открыты. Уследить за всеми журналами, издательствами, которые, соревнуясь друг с другом, выпускали Булгакова, Солженицына, Оруэлла, Пастернака, возникали имена до этого момента вообще незнакомые, было трудно одному, почти непосильно, поэтому советы «почитай, это интересно», был той нитью Ариадны, по которой выстраивался путь и вектор моего чтения. Книги по рекомендации всегда несут на себе печать личности того человека, кто тебе ее рекомендовал, и эти авторы, эти произведения входили в так называемый «дружеский круг» общения. Много было в том круге книг «от Марии Марковны Смирновой», «от Бориса Николаевича Пойзнера», «от Владимира Суздальского».

К книгам Сергея Довлатова я пришла через театр. Это принцип можно назвать принципом взаимодополняемости. В Томске привозили на гастроли антрепризу, сделанную торопливо, играли «на двух стульях», но режиссером был Дмитрий Брусникин, а играл в той постановке Алексей Жарков. Проза, изложенная языком сцены, навела меня на главный, быть может, вопрос в искусстве: КАК. После спектакля захотелось узнать, «как устроена» проза Довлатова, захотелось узнать, в чем секрет комического у него, характерна ли диалогичность его прозе. И я стала погружаться в его стиль. Известно, что Довлатов служил во внутренних войсках в охране исправительных колоний, и, надо полагать, у него был большой запас жаргонной лексики. В своих рассказах Довлатов крайне редко прибегает к эмоционально окрашенным словам, предпочитает нейтральный ряд. Благодаря этому «нейтралитету» рассказы живые, сегодняшние, хотя содержат аромат того времени.

Я обожаю Довлатова, и когда мне довелось встретиться с Петром Вайлем, дружившим с Довлатовым, конечно, стала о нем расспрашивать. Меня потряс рассказ о том, как писатель работал. По наблюдению Вайля, Довлатов приучал себя читать и писать неспешно. Совершенствовал каждую фразу, стремился к тому, чтобы у него в любом предложении все слова начинали с разных букв, искал варианты, избегал повторов. Я тогда, под впечатлением, тоже попробовала так делать. Это сложно, неимоверно, особенно в газетной практике.

Еще сложнее — писать «под Вайля». А писать хочется, потому что невольно попадаешь под обаяние его публицистического языка.

Александр Генис, постоянный соавтор Вайля, вошел в мой круг чтения отдельно, но вместе с Довлатовым, а, точнее, с его книгой «Довлатов и окрестности».

С Петром Вайлем мы встретились в августе 2001 года на Телецком озере во время фестиваля «Живая вода». Там он, как представитель «Радио свободы», проводил мастер-класс для журналистов. И название фестиваля спроецировалось на то, что рассказывал Петр Львович.

Помню, настаивал на том, что заголовки надо делать не короткие афористичные (в советской журналистике была такая мода), а длинные, содержательные. Хотя признавался, что выиграл несколько бутылок коньяка за то, что в свое время придумывал метафоричные заголовки.

Еще интереснее, чем слушать его выступления, было просто с ним общаться, гулять. Мне запомнился смешной эпизод нашего знакомства: ночь, яркие звезды, звучит этническая музыка. Слышно, как шумит Телецкое озеро. Вокруг быстро и грубо сколоченного стола собралась интересная компания — поэты, писатели, журналисты, видеоантропологи. Кроме Вайля, в этой компании был еще и Сергей Гандлевский, известный поэт и прозаик. Всем по случаю знакомства наливают по чуть-чуть можжевеловой водки. Я говорю, не пью крепкие напитки, налейте сок. И получаю свой «черри». Вайль стоит рядом и, казалось бы, не замечает. Но когда дошел мой черед представляться, он спросил: «А что это у тебя»? Смотрит на мой пластиковый стакан и со словами: «Это неправильно!» доливает в мой сок водку из своего стакана. Я с ужасом спрашиваю: «Что будет?». На что Вайль резонно и спокойно отвечает: «Коктейль!». А потом моему примеру последовали и другие.

К концу застольного знакомства Вайль утверждал: «Танька, ты пойми, родить новый рецепт — это сложнее, чем родить ребенка!». Я, конечно, с таким заявлением согласиться не могла.

Встреча с Вайлем для меня одно из счастливых мгновений жизни. То, как он писал о культуре — зачитаешься. Как он писал! А то, как он жил — моя мечта! Путешествовать и сочинять… Для меня это был настоящий мастер-класс, и он продолжался его книгами.

Одно дело — общение в течение недели, а другое — когда ты потом читаешь его, видишь, как человек отбирает факты, работает с текстом. Это уже степень мастерства, ты понимаешь, как все может быть рассказано. Я сначала увлекаюсь книгой, а потом начинаю смотреть, как он подбирает фразы, находит обороты. Для меня Вайль — словно камертон.

Долгое время у меня и были книги-камертоны. Чтобы настроиться на какой-то материал, над которым работала, подходила к полке, снимала книгу, читала и пыталась уловить в тексте ритм.

С тех пор как работаю в филармонии, наоборот, иду через музыку к литературе. Слушаю музыку, а потом по ассоциации с услышанным выбираю книгу. Так возник «ассоциативный» принцип чтения.

Приход в филармонию совпал с периодом моего увлечения и изучения творчества Михаила Булгакова. И в этом я вижу какое-то проведение. Ведь у Булгакова все тексты насквозь музыкальны, с самого первого фельетона до самого последнего романа. Как сказал театровед Анатолий Смелянский, музыка — это «грунт театрального сознания Булгакова», и ее надо рассматривать в плане формирования поэтики писателя и драматурга.

О музыкальном контексте булгаковских сочинений могу говорить долго. Это потрясающе интересная тема, которая меня влечет, в которой очень много загадок. И, конечно, часть их уже до меня разгадали. Так, выдающийся филолог Борис Михайлович Гаспаров, написавший прорывную работу в булгаковедении «Из наблюдений над мотивной структурой романа М. А. Булгакова „Мастер и Маргарита“», объясняет композицию и сюжет романа через анализ той же «Фантастической симфонии» Берлиоза. И именно музыка помогает проникнуть в замысел писателя.

Недавно слушала «Неоконченную симфонию» Франца Шуберта. В финале «Мастера и Маргариты», где герои уже умерли, и Маргарита ведет Мастера по саду, показывает ему его дом, есть такая фраза: «Звучала музыка Шуберта». Всегда такой точный в описаниях Булгаков не уточняет, какая именно музыка звучала, остается загадка. Я склонна считать, что речь идет именно о «Неоконченной симфонии». Это связано с темой и самого Шуберта, и Мастера. Шуберт умер непризнанным, его произведения не исполнялись при жизни, также и Мастер умирает, а его роман не опубликован. Конечно, вспоминается и биография самого Михаила Булгакова — его в 1929 году отлучили от читателя.

Пристальный интерес к поэтике Михаила Булгакова объясняется просто: еще в магистратуре я объектом научной работы выбрала его фельетоны и пьесу «Багровый остров». Сейчас я работаю над диссертацией, мои научные изыскания идут в направлении фельетонной поэтики в пьесах Булгакова «Дни Турбиных» и «Багровый остров». Когда я поступала в магистратуру, мои взрослые дочери спросили меня: «Тебе стало скучно»? И я с ними согласилась. Хотя была и другая цель поступления в магистратуру: я шла к профессору ТГПУ, замечательному театроведу Валентине Егоровне Головчинер. Шла, чтобы научиться понимать театр с точки зрения драматургии. Хотя к этому времени написала кучу рецензий, отучилась в семинаре театральных критиков СТД России у Наталии Давидовны Старосельской. Но все равно ощущала недостаточность теоретической подготовки. Валентина Егоровна произвела революцию в моих мозгах, она заставила структурно перестроить способ чтения, восприятия прочитанного и способ изложения мыслей.

С магистратурой в круг чтения активно вошла научная, философская литература. Книги Михаила Михайловича Бахтина, Ольги Михайловны Фрейденберг, Владимира Яковлевича Проппа стали настольными. Хотя можно ли «настольными» называть электронные книги? Да, издания этих авторов сегодня настолько редки, что приходится читать в электронном варианте. Хотя по старинке предпочитаю бумажный.

Поэтому не удовлетворившись электронным вариантом книги «Дальше — шум. Слушая XX век» Алекса Росса, купила книгу. Правда, читаю отрывками. Например, у нас в филармонии играют Прокофьева, я обращаюсь к главе о нем, чтобы понять какие-то вещи. Алекс Росс — западный автор, поэтому в его «энциклопедии» музыки ХХ века дана непривычная нам точка зрения на наших композиторов. Интересно рассказывается о взаимоотношениях Прокофьева и Шостаковича. Очень увлекли меня главы о Рихарде Штраусе, о Джордже Гершвине, одном из любимых моих композиторов ХХ века.

Что дает такое чтение, кроме новых знаний, кроме удовольствия? Для меня это тоже учеба. Это дверь в новое для меня знание. Писать о музыке невероятно сложно. Сложнее, чем о театре. А когда у тебя нет ни теоретической базы, ни навыка… даже анонсы — это работа «на сопротивление».

Пока для меня понятен и близок путь к музыке через знакомство с биографиями композиторов. Поэтому на мой полке стоят книги о Чайковском, Артемьеве, сборник «100 великих композиторов».

Книгу Татьяны Егоровой «Вселенная Эдуарда Артемьева» сам композитор подписал мне в день его концерта в Томске. Мне он запомнился как стеснительный человек. Когда Артемьев приезжал к нам, я еще не работала в филармонии, пришла как журналист. Уже из книги узнала, что Артемьев родился в Новосибирске, сибиряк. Когда я попросила автограф, он сразу сказал: «Я сибирякам не могу отказать!».

Тот же ассоциативный принцип сработал, когда увлеклась чтением литературы о… холодном оружии. Может на первый взгляд показаться удивительным, что я читаю книгу «Ножи мира», а все дело в том, что в краеведческом музее была выставка «Золотой булат Персии». Я ее посмотрела, и чтобы написать про эти клинки, погрузиться в тему, стала «копать». И тема меня захватила.

Ассоциации как принцип чтения — интересная вещь. Они так причудливо соединяют, казалось бы, несоединимые понятия, например, краеведение и оперу, религию и музыкальную жизнь дореволюционного Томска. Искала сведения об оперных постановках 20-х годов в Томске — наткнулась на оперу о старце Федоре Кузьмиче.

Если бы не краевед Владимир Васильевич Манилов, то я бы и не знала, что в конце 20-х в Томске выходил журнал «Томский зритель». Я поразилась, что было такое специализированное издание о театре в Томске в 1927 году. Там не только о местных постановках писали, но и о других городах. Сейчас подобного журнала в городе нет.

Конечно, в круг моего чтения входит не только научная литература или та, что необходима по работе. Бывает так, что случай помогает узнать новое имя. Например, «Пять четвертинок апельсина» Джоанн Харрис — это подарок Веры Алексеевны Зыряновой, заведующей выставочным отделом художественного музея. Именно эта книга открыла мне эту писательницу, и только потом посмотрела фильм «Шоколад», снятый по ее роману. А когда дома стала делиться впечатлением от своего открытия, оказалась, моя старшая дочь читает Харрис в подлиннике. Я бы тоже хотела в подлиннике, но с английским туговато. Хотя пытаюсь.

К слову сказать, теперь много тем и книг мне рекомендуют мои дочери, младшая и старшая. И это так интересно, когда между нами возникают уже какие-то другие отношения, отношения равных партнеров, а не старшего и младшего. И я через книги на мир смотрю глазами моих дочерей. Как ни странно, этот принцип чтения делает меня моложе. То есть я себя моложе ощущаю, чем по паспорту.

Фото: Саша Прохорова