18+
18+
Люди, Люди Томска, Слова, Дедушка казак лагерь немцы война плен Одиссея старого казака.Из немецких лагерей — в советские
РЕКЛАМА

Одиссея старого казака.
Из немецких лагерей — в советские

АВТОР
Катерина Кайгородова

У дедушки Алексея Харитоновича в огороде зреет виноград.

И красный, и зеленый, и черный — как память о Киргизии, где он прожил 50 лет. А, может, о родном солнечном Ставрополье, откуда он ушел на фронт в возрасте 17 лет. Потом был немецкий плен, скитания по послевоенной Европе, 10 лет советских лагерей… И, наконец, село под Томском, виноградные гроздья, казачий мундир.

Как говорит сам Алексей Харитонович Нестеренко, жизнь у него «была трудная, но интересная». Настолько интересная, что мы решили не пытаться уместить воспоминания в один материал, а разделить на три части. Первую часть публикуем сегодня.

Потомственный казак

— Я родился в 1924 году на Ставрополье, в Ипатовском районе. Все мои предки, насколько мне известно, были казаками. Я и сам немного помню ту настоящую казачью жизнь, какая была до коллективизации.

Каждое воскресенье у нас проходили скачки на лошадях. Еще казаки ставили вертикально палки, к ним привязывали пучки прутьев, сверху надевали соломенные шляпы и рубили шашкой на полном скаку. Это старинные казачьи состязания, которые назывались «рубка лозы».

А мы пацанята, шести-семи лет, в дни скачек воду в ведрах таскали и продавали. Стакан — одна копейка, а наторговывали до рубля. Покупали себе на эти деньги сладости. До сих пор помню: халва стоила 53 копейки килограмм, конфеты-ириски — 56 копеек. А уж как интересно нам было на скачки смотреть! Для казака что главное? Лошадь! Я сам уже лет с шести помогал ухаживать за лошадьми. В дальнейшем это умение спасло мне жизнь…

Отец в Первую мировую воевал в армии Деникина, был офицером. А вот в Гражданскую он остался в стороне, занял нейтральную позицию. Хотя, его старший брат, дядя Клим, перешел к красным. И когда установилась советская власть, отца постоянно таскали на допросы в НКВД. А в 30-е годы его, в конце концов, осудили — вроде как за неуплату налогов. Дали пять лет лагерей и отправили на строительство Беломорканала, а мы остались одни. Помню, я уже в школу ходил, писал ему письма, так как мать неграмотная была. Натерпелись мы тогда… Да и не только наша семья пострадала в то время, все казачество пострадало!

Потом он вернулся, но его как бывшего заключенного презирали, не считались с ним. Хотя, когда началась война — его сразу забрали на фронт и поручили командование кавалерийским эскадроном.

Я пошел на фронт добровольно в неполные 18 лет. Хотелось смыть с себя это клеймо сына «врага народа», защитить честь казачества.

А моих одноклассников, оставшихся дома, с началом боев на Ставрополье брали на фронт необученными. Я был в 1991 году на родине, видел памятник погибшим, который установили на месте бывшей церкви. Почти все моего года ребята погибли. А я не погиб, у меня была другая судьба.

Снега Украины

Уже в 1942 году попал на передовую. От Можайска и Волоколамска с боями мы дошли до Днепропетровской и Харьковской областей Украины. И там, в Харьковской области, мы попали в окружение. Начали отступать под постоянными бомбежками. Шли без отдыха: голодные, немытые. Даже лошади спали на ходу. Ведешь ее за поводок — она ногами переступает, только отпустишь — спотыкается.

Чтобы примерно понимать, куда идти, и не наткнуться на немецкие отряды, небольшие наши части ходили в разведку. Я как молодой и грамотный часто был связным. Однажды в конце февраля пошли мы ночью в разведку. Внезапно начался обстрел — из пулеметов, минометов! Лошадь подо мной испугалась и понесла, я ее удержать не могу. Когда уже начало рассветать — появились немецкие самолеты. На мне — черная бурка, идеальная мишень на белом снегу. И один «мессершмит» начал за мной охотиться. Может, из-за той бурки подумал, что я — большой начальник? Спустился так низко, что я его рожу разглядел, как он лыбится. Дал по мне очередь — и промахнулся. Развернулся, еще очередь — и снова не попал. На третий заход, наверное, у него патронов не хватило, и он бросил на меня две бомбы. Разорвались они метрах в пяти-восьми от меня, осколки разлетелись во все стороны. Одним из осколков убило моего коня. Я слышал шуршание осколка на лету, видел, как он ударился в голову лошади, прямо между ушей — а крови нет. Этот момент впечатался в память. Через 5–10 секунд хлынула кровь, лошадь пошаталась и упала. Я — вместе с ней. Немец думал, что я убит, и улетел. А я кое-как ноги освободил, встал…

Куда теперь идти? Где наши, где немцы — непонятно. Пошел, куда глаза глядят. Уже светло стало. Я услышал поблизости шум и спрятался в глубокой воронке от бомбы. Разного хлама на себя накидал, вроде как убитый. Смотрю — едут бронетранспортеры, люди идут с автоматами. Слышно их разговор, смех… Кто-то заметил меня — дал очередь из автомата, но не попал. Проехали немцы, а я пролежал в той воронке до самого вечера. А как стемнело, опять пошел.

Так и бродил по окрестностям с полмесяца, наверное. Днем забирался в скирду соломы, ночью шел. Холодно было, в конце февраля снегу еще много, и голодно. У меня в карманах было немного сухарей, а так, можно сказать, голодный шел.

В конце концов, выбрел на какой-то хутор. Сил хватило только на то, чтобы постучать в дверь; когда хозяйка открыла, я уже без сознания был (это она мне потом рассказала). Затянула меня в комнату и спрятала под кровать — в деревне были немцы. Там я, наверное, еще полмесяца прятался.

Хутор был небольшой, про меня знали. Когда установилась местная оккупационная власть, староста не раз приходил к моей хозяйке и говорил: «Пусть он идет в сельскую управу, там таких собирают, будут гонять на работу, кормить чем-нибудь». Бабушка мне и сказала: «Алеша, иди. А то и ты с голоду пропадешь, и мы с тобой».

Ну, вот я пошел в сельуправу эту. Не дошел: стоят машины, закрытые брезентом. Немцы меня схватили, за руки, за ноги закинули в кузов, а там — уже полная машина народу. И так увезли в Барвенково, в лагерь для военнопленных.

В немецком плену

Лагерь был временный: территорию школы окружили проволокой, поставили вышки. Немцы нас и правда кормили: миску баланды раз в день когда привезут, а когда и не привезут. К лагерю приходили местные жители разузнать: может, родственники или знакомые здесь находятся. Приносили с собой вареную картошку, свеклу. Если охранник был хороший, он разрешал нескольким заключенным подойти к ограде. Тут уж было не до расспросов, а еду нам передавали. Вот этим и жили. И каждый день людей вывозили из лагеря на машинах, неизвестно куда. Думаю, и мне придет черед. Как выжить?

На работу — копать окопы, чинить мосты — было попасть не так-то просто. В лагере тысяча военнопленных, а брали 100–200 человек в день. Я всегда около ворот дежурил, так было больше шансов, что возьмут на работу, а значит — и покормят, и в лагере останешься. Однажды немцы через переводчика спросили, кто умеет за лошадьми ухаживать. А я же природный лошадник! Ну, и вызвался. Дали мне фургон и лошадей; я бричку отремонтировал, а коней держал в порядке, подкармливал хорошо. В общем, немцам понравилось, что я честно работал, а не симулировал. А мне что? Лишь бы кормили. А кормили уже сытнее, не арестантской едой, а солдатской.

Бежать я не пытался. Чтобы к своим пробираться, надо же знать, где линия фронта. К тому же, до меня уже доходили слухи о том, что бывших военнопленных сразу забирали в особый отдел и допрашивали.

Где-то в августе—сентябре 1942 года наши войска начали наступление. Немцы отправили нас на запад. Я с лошадьми попал во Францию, в такой же лагерь. Не особо-то вольно там было работать; часто налетали английские, американские самолеты — их называли «летающие крепости» — и как начнут бомбить! Много погибло и пленных, и немцев. А я опять остался живой. В 1944 году Францию освободили, американцы установили свою власть.

Только ранило меня в ногу, и она сильно опухала. Пришел однажды в санчасть. А там военврач был русский, тоже из казачьего рода! Его отец в 1918 году бежал из России и добрался до Америки; там женился, и в 1921 году родился этот парень. И вот, я с ним познакомился. Это было счастье и ему и мне. Как время есть — он меня к себе в санчасть звал. Виски, закуска хорошая; выпьем и русские песни поем… Он замечательно по-русски говорил. Потом устроил меня работать при госпитале, опять на лошадях. Ездили с ним, можно сказать, по всей Франции. Развозили лекарства, продукты, разное оборудование для госпиталей.

Лето в Италии, зима в Египте

А тут уже советская миссия начала проникать во Францию, собирать военнопленных и отправлять в СССР. Мол, вас Родина простила, езжайте домой. А кто не поедет добровольно, того все равно будем вылавливать и отправлять в наручниках. Я решил, что лучше добровольно уеду. Нас погрузили на большие машины, привезли в Марсель, а там посадили на военные катера. Добровольцев много было, ведь вернуться на родину — это большое счастье. Сначала нас повезли Италию. Там тоже оказалось много русских военнопленных. Пока их собирали, мы работали на виноградниках в Сорренто.

А зимовали в Каире. К нам в лагерь приходили старые эмигранты — азербайджанцы, грузины. Им было интересно пообщаться с бывшими соотечественниками. Они водили нас по Каиру, возили даже на пирамиды. Я везде ходил, было очень интересно. Так и перезимовали.

В 1945 году к нам приехали советские офицеры. Сказали: «Хватит вам здесь отдыхать. Пора на Родину ехать, войну заканчивать». Я этого слова не боялся. Думаю: на войну так на войну. Все надеялся доказать, что ничем не хуже других, восстановить свои человеческие права. Но вышло совсем по-другому.

В марте нас погрузили на пароходы и повезли в Одессу. Около Греции налетели немецкие бомбардировщики. Несколько бомб сбросили, но в нашу флотилию не попали, их тут же отогнали зенитчики. А еще мне запомнилось, что всю дорогу нас сопровождали дельфины. Так как кормили нас хорошо, я часто бросал им хлеб или остатки пищи. А дельфины выпрыгивали из воды и хватали на лету.

«Вас научат Родину любить»

В Одессе началось издевательство. Нас трое суток не выгружали, а кормили — одной баландой. Говорили: «Приучаем вас Родину любить».

Потом нас, около тысячи бывших военнопленных, под конвоем провели через всю Одессу и расположили в заводских цехах. Сразу отправили в баню. Одежду забрали под предлогом того, что нужно прожарить от вшей. А у кого хорошие вещи были — те после бани их больше не видели. И отправили нас в телячьих вагонах на нефтяные промыслы в Башкирию. Так начались следующие 10 лет моей жизни, которые я провел в советских лагерях.

Продолжение следует.

Фото: Владимир Дударев