Книжная еда. Интервью с Вячеславом Сухановым, профессором ТГУ
Как человек, неравнодушный к книгам и еде, я давно задумывалась о взаимодействии этих двух важных составляющих нашей жизни.
Как о еде пишут в художественных произведениях, что она символизирует, изучают ли еду в литературе филологи, кто из писателей уделял пище особое внимание? С этими вопросами мы как-то заглянули в Томский государственный университет на кафедру Истории русской литературы ХХ века. И расспросили ее заведующего, профессора Вячеслава Суханова о том, кто и как пишет о еде.
Разговор пришелся на время чаепития. От него мы и отвлекли профессора и его коллег — доцентов Анну Сваровскую*, Зинаиду Чубракову и старшего лаборанта Тамару Савельеву.
М.С.: Кто из писателей и как использует тему еды в своих книгах?
В.С.: Еда в разные исторические периоды в произведениях разная.
Если говорить о литературе второй половине ХХ века, то в ней изображаются разные пространства. У Виктора Астафьева и Валентина Распутина появляется сибирская деревня. Это ода сибирскому огороду, а картошка становится символом выживания.
В прозе, написанной в 60-ые годы, еда изображена как сакральный момент, поскольку народ тогда голодал, в деревне очень сложно с едой.
Если говорить о городе, то вспоминается Фридрих Горенштейн. У него хлеб в романе «Псалом» — это символ. Хлеб изгнания, белый хлеб, черный хлеб.
Владимир Сорокин в романе «Пир» концепт еды деконструировал, разложил. Что значит «есть»? Это тотальный процесс поглощения. Дети, например, едят своих родителей.
У Людмилы Петрушевской в текстах много еды. В повести «Время ночь» бабушка говорит о внуке «Он ел мою печень». Не в прямом смысле, естественно.
У Венечки Ерофеева много пития.
А.С.: В первой половине ХХ века в романе Ивана Шмелева «Лето Господне» речь идет о том, как мальчик постигает Христа через материальный мир. Там есть замечательная сцена, где герои едут на постный рынок. Языковое сознание ребенка предметное, он абстракций не понимает. У него пост вызывает страх голода. А когда он видит на постном рынке огромные ряды с продуктами, то у него рождается откровение: пост не страшно, это же вкусно, заманчиво! Это народное сознание. А когда приходит Пасха, для мальчика складывается рифма «Бог и богатство».
В романе Фазиля Искандера «Сандро из Чегема» гастрономический ряд, где скромность закуски уравновешивается щедростью выпивки. Демократичность стола, где только сыр с зеленью, хлеб компенсируется общим весельем, словом тамады. Культура пития, поедания даров земли и солнца, должна всегда сопровождаться моментом благодарения за то, что даровала земля. Вне зависимости от того, насколько избыточное пиршество. В том же «Сандро из Чегема» есть глава «Пиры Валтасара», ставшая потом основой фильма «Ночь со Сталиным». Пристрастия тирана, вождя, убийцы к роскоши стола выдает в нем хищническую имперскую натуру. Он любил, чтобы все блюда заранее стояли на столах. Поросята подергивались жиром, лежали горы кур… Там была жратва, заслонявшая трагическую суть происходящего…
В.С.: За едой в литературе обычно скрывается семантика витальности, даже животности. Когда в «Преступлении и наказании» Федора Достоевского Раскольников идет на «пробу» к старухе, он сначала думает: «Как же я на такое дело покусился», сомневается, правильное ли дело он замыслил. А потом заходит в трактир, ест, и успокаивается. Решает, все верно задумал.
М.С.: Связывается ли в литературе еда с национальной культурой, историей?
В.С.: У Василия Белова в повесть «Привычное дело» Иван Дрынов в подпитии приходит домой, хотя ему нельзя было выпивать, и общается с лошадью, говорит ей: «Что, русскому человеку и выпить нельзя?!». Он оправдывает себя национальной принадлежностью.
Есть замечательная книга Георгия Гачева «Национальные образы мира», где он в том числе исследует мотивы еды, и того, в какой обстановке едят. Он показывает различие между болгарской и русской литературой. Обращается к болгарскому рассказу, где герои вырастили виноград, сделали вино и ходят, пробуют его друг у друга. Обсуждают: у одного замечательное получилось, у другого с кислинкой. А у русских названия мест, где продают еду «забегаловка», «тошниловка». Русские не едят в подлинном смысле слова, они забрасывают в себя пищу. Гачев связывал это с метафизичностью русского сознания, устремленностью к решению вечных вопросов. Болгары решают конкретные вопросы, оценивают вино, а русские размышляют «Есть ли Бог?». Как можно говорить о еде, когда тут такие темы?!
Помню, когда я еще был студентом, мы разбирали рассказ Нагибина, и меня потрясло, что там в центре истории стол. День рождения отца, приезжают дети. Сначала стол символизирует единение поколений, все за ним собираются. А потом описывается, как выглядит стол наутро. Развал, огрызки… Эта сцена символизировала отсутствие реальной связи между поколениями.
М.С.: Как обстоит дело с едой в поэзии?
В.С.: Там, скорее, чаще встречаются напитки. Например, у Иосифа Бродского часто возникает тема кофе.
В стихотворении «Зимним вечером в Ялте» упоминается графин. Еще у него же в хрестоматийном стихотворении 60-х годов «Я обнял эти плечи и взглянул» есть строка «Стол пустовал, поблескивал паркет, темнела печка…». Пустой стол при рассказе об исчезнувшей любви выступает знаком смерти отношений. А накрытый, с посудой, едой — он в литературе, напротив, знак жизни.
М.С.: Кому, на ваш взгляд, удавалось особенно ярко писать про еду?
В.С.: Еда требует, чтобы ее изобразили, это абстракция — «он ел то, не зная что».
Для меня Юрий Домбровский — это тот художник, который как никто другой в литературе второй половине ХХ века умел передавать еду. И в «Хранителе древностей», и в «Факультете ненужных вещей». Какие у него яблоки, какое застолье!
У Горенштейна тоже много еды. Он телесный художник. Его повесть «Искупление», гениальная, я считаю, вещь в плане исследования природы человека. 1946 год: он показывает, как голод влияет на людей. Там очень зримо описано, как мать ради дочери из военной столовой ворует котлеты, прячет их в сапоги. Приходит, и они достают эту кашу из сапог… Это потрясающе! А дочь доносит на свою мать…
У Юрия Трифонова про пищу и напитки всегда очень лаконично говорится, например: «Они пили чай на веранде». «Они завтракали».
М.С.: Ваши студенты сделали книгу про еду в литературе. Что это за история?
В.С.: Я считаю, в учебном курсе должна быть творческая, исследовательская составляющая. Не просто прослушали лекции, зазубрили, что говорил преподаватель и рассказали на экзамене, а сделали что-то сами. Я предлагал своим студентам-журналистам разные виды работ. Например, они снимали фильмы о томских писателях. А другим интереснее показалось сделать работу о том, что такое концепт пития, еды. Материал был ограничен пределами курса, но период там большой, 1960–2000 годы. Я не ожидал, что они сделают книжку про еду, они просто должны были проследить, как меняется этот мотив в литературе. А они рассмотрели и традиционную еду русской деревни, и городскую прозу, и еду в постмодернизме, и отдельный раздел написали про алкоголь.
Готовую книгу студенты принесли на экзамен:
М.С.: В книге есть и рецепты?
В.С.: Да, из книг самых разных авторов. И Семина, и Можаева, и Шаламова, и Солженицына, и Толстой, и Сорокина. Собраны и рецепты коктейлей из книги Венечки Ерофеева «Москва-Петушки».
М.С.: Изучаются ли сегодня исследователями мотив и концепт еды в литературе? Пишутся ли подобные научные работы?
В.С.: Конечно, в том числе в лингвистике. Даже концепт еды в диалектах изучается. Метафоры рассматриваются, например, вино во всех смыслах, от христианского до онтологического. Жизнь как вино, которую выпивают до дна…
Работы, посвященные еде, в литературоведении есть. Не слишком много, но они и не должны появляться по 1000 штук за год, других интересных тем много.
Хотя игнорировать еду нельзя, поскольку это отдельный феномен человеческого существования. В разные эпохи у разных писателей он приобретает свои коннотации. По-разному изображается и осмысляется и писателями, и читателями. Сейчас, к примеру, эпоха фастфуда. Пища готовится механистически, в массовом порядке. Прежде еда воспринималась как то, что дает жизнь, была окрашена сакральной семантикой, ее приготовление было священным действием.
М.С.: Были ли в вашей жизни такие книги, которые лишали бы вас аппетита, или, напротив, возвращали его?
В.С.: Думаю, как правило, книги лишают аппетита. Я такие читал, это были философские труды или работы больших художников. Погружаешься в мир, который авторы создали, и не надо тебе никакой еды!
Фото: Владимир Дударев
*Съемка и запись беседы — 2016 г. К нашему великому сожалению, Анна Сергеевна Сваровская скончалась в этом году. Редакция ТО приносит свои соболезнования семье и близким педагога.