В Томске мы жили только искусством

- Я учился в Ростове, в художественном училище имени Грекова – там была создана совершенно потрясающая школа сценографии, в то время только в двух учебных заведениях в стране этому обучали. Так у меня появилась возможность заниматься театром.

Сначала меня пригласили в Минск (в то время там был на гастролях Томский драматический театр). Я приехал с эскизами спектакля «Зинуля» по социальной пьесе Александра Гельмана. Его ставил Юрии Попов, режиссер Вильнюсского театра русской драмы. Юрий Попов учился вместе с Михаилом Борисовым в Щукинском театральном институте на дневном отделении, на режиссуре (курс набирают раз в 5 лет). Им посчастливилось попасть в одну группу. Получив образование, Попов отправился в Вильнюс, а Борисов в Томск.

Запускали спектакль «Зинуля» мы уже в Томске, в начале театрального сезона. Мы с Поповым прилетели в конце августа ставить «Зинулю», нас встретил Борисов. Начался репетиционный период.

Когда мы перед премьерой вывесили возле театра огромный баннер «Зинуля», то его заметила проезжавшая мимо бывшая начальник местного управления культуры Зинаида Ивановна. Ее возмутила эта надпись, она нажаловалась в обком партии. Нас вызывали, спрашивают: «Вы что, решили поиздеваться над нашим начальником?!» Она категорически запретила называть спектакль «Зинуля»! Попов и Борисов звонили Гельману, уговаривали его переименовать пьесу. Он сказал: «Разрешаю только один вариант - «Ненормальная Коптяева» (Коптяева – фамилия Зинули). Мы так и сделали, от чего получили еще больше неприятностей, оскорбив Зинаиду Ивановну дважды. Но спектакль мы все равно поставили.

Такая смешная была история. Главную роль, кстати, сыграла актриса Основина, которая впоследствии снялась в знаменитых фильмах «Особенности национальной зимней охоты, …рыбалки».

После выпуска спектакля «Зинуля» я собрался возвращаться домой, в Ростов. Садиться на автобус в аэропорт нужно было неподалеку от театра. Когда я подходил к остановке, то в здании театра открылась форточка, из нее высунулся Борисов и прокричал мне: «Возвращайся!».

Уже в Ростове я получил от него телеграмму, он приглашал меня на работу главным художником в Томск.

Михаил Борисов работал в местной Драме с 1983 года, он приехал на постановку дипломной работы «Только правда» Жан Поля Сартра в бытность главного режиссера Феликса Григорьяна, оставившего заметный след в истории театра. Нам от него досталось колоссальное наследство! Видел его спектакль «Соленая падь», за которую Драма получила государственную премию. Это меня подвигло принять решение и перебраться в Томск. Я был потрясен, ничего подобного прежде не смотрел, как та невероятная постановка на сцене Драмы! Мышление было невиданное, смесь эпического с современным. Сценография Валериуса серьезная, построенная на драматургическом конфликте.

После того спектакля я понял: театр здесь уникальный, любому было бы за честь в таком поработать, особенно в молодые годы. При нас власть, в том числе Егор Лигачев, бывший секретарь Томского обкома, помогали театру. Сегодня он бы получил «Золотую маску» за постоянную поддержку искусства.

Мы с Михаилом Борисовым тогда создали один из самых молодых творческих коллективов в стране. Мне было 30 с небольшим, Борисову не исполнилось еще 40 лет, и мы руководили крупным театром! Это в то время было почти невозможным.

До моего приезда Михаил Борисов осуществил две очень значительные постановки: «Эшелон» Михаила Рощина и «Ночная исповедь» Алексея Арбузова, имевшие успех у зрителя, что и обусловило его назначение Главным режиссером театра.

В Томске мы первым делом приступили к работе над удивительным этапным спектаклем. Он, конечно, создавался по заказу партии, к Съезду, но, тем не менее, постановили: это должна быть пьеса о Томске, о родившимся здесь космонавте Николае Рукавишникове, дважды герое СССР. Текст написал Владимир Губарев, журналист «Правды». Борисов потом всю историю покромсал так, что от изначального варианта почти ничего не осталось.

Для того спектакля мы создали лазерный занавес, который до сих пор не удалось нигде повторить.

За это спасибо власти, томскому партийному руководству – нам дали карт-бланш, Лигачев очень хотел, чтобы театр прославился. Нам предоставили возможность делать все необходимое. Сегодня такие условия представить себе невозможно.

Михаил Борисов с игравшим главную роль актером Владимиром Варенцовым ездили в Центр подготовки космонавтов "Звездный городок", они померили скафандры, побывали в космической капсуле. Два настоящих скафандра там нам подарили, мы использовали их в спектакле.

В основе сюжета был полет болгарского космонавта и Рукавишникова:

Нам надо было его на сцене достоверно показать. Думали, как же это сделать.

И тут моим знакомым московским ребятам, подвижникам, талантливым людям, уже тогда начинавшим искать новые инструменты для концертов (понятия «шоу-бизнес» тогда еще не было). Они подсказали мне: есть вариант сделать лазерный занавес.

Это сложнее, чем сканирование лучом, как его делают до сих пор на мероприятиях лазерщики. Я решился на этот прием, причем он был не просто фокусом, а средой: возникало необычное свечении, какого наши глаза еще не видели.

Для создания лазерного занавеса мы сотрудничали с Академгородком, руководителем института оптики и атмосферы в Томске Зуевым, там нам сделали оснастку, которая была очень сложной.

Нам дали лазер, он был в броне и стоял у нас на галерее второго этажа на сцене.

Ему нужно было водное охлаждение все время, поскольку температура в капсуле была запредельная. Когда лазер выпускал луч, то нельзя было направлять его в одну точку: тогда он бы прожег декорации.

Его развернули и заставили отразиться от зеркал, а они, в свою очередь, требовались специальные, их делали в Томске - с уникальным покрытием, в металле и в вороненой стали (это требовалась для того, чтобы не возникало бликов).

Отраженный луч попадал на специальный барабан прямоугольной формы. Тот вращался, в результате (если отразить луч 24 раза в секунду, то он поплывет), и свет превращался в сплошную пелену и застывал, как у известного эффекта в кино, созданного братьями Люмьер.

Надо было еще немного подымить для эффекта. И луч создавал занавес, такой, что мы могли на него даже слайды транслировать!

Мы показывали запуск космического корабля. Достали пленку, порезали на слайды, потому что аппаратуры для видео не было.

Шла ручная работа по созданию русского чуда!

Это было уникальное явление: невиданное свечение, зеленоватое, очень яркое. Что это такое, никто не понимал. Мы создали космос! И можно было говорить о какой-то подлинности происходящего.

Еще у нас в спектакле была некая штука, сделанная на суперсекретном заводе «Авангард», где я ходил по цехам исключительно в сопровождении двух красноармейцев с винтовками. Нам понадобилась уникальная капсула: круглая кабинка с поручнями, где актеры держались руками и переворачивались, они летали в этой пелене в невесомости. Это было второе чудо, которое мы сделали.

Спектакль назывался «Район посадки неизвестен», потому что по сценарию и в жизни так произошло, что у них отказал двигатель, запускать его можно было только на три секунды, и космонавты попадали в драматическую ситуацию.

Перед тем как лететь, они передали на землю сообщение: «Всем странам и континентам: Я Союз-33, район посадки неизвестен». Они не знали, где упадут. К счастью, приземлились на нашей территории, все остались живы, здоровы. Эту драматическую ситуацию нужно было в пьесе воплотить. Получилось здорово!

В феврале 1986 мы выпустили спектакль. Представляете, какое это было время? Мы совпали с Перестройкой, и на этой волне создали что-то невиданное. Думали, пусть сначала это будет партийно-патриотический спектакль, а потом мы сможем поставить, например, «Фауста», и для сцены Вальпургиевой ночи и полета ведьмы нам этот эффект с лазером пригодится. Фантазии у нас были такие.

Школьники от нашей постановки просто сходили с ума! Это был лучший для них спектакль, я думаю.

Мы с Михаилом Борисовым не только сами ставили в Томске спектакли, но и приглашали замечательных режиссеров. К сожалению, их уже нет в живых.

Из Риги режиссер Пеккер делал «Маугли», «Трудные родители», «Птиц нашей молодости». Аллочка Полухина, режиссер из Ленинграда, ученица Товстоногова, создала замечательный спектакль «Доходное место». Для студентов Томска это был настоящий подарок. Главную роль в нем играл ныне, увы, тоже покойный Миша Крылов (Шулейкин). Этого удивительного артиста мы привезли из Москвы, он жил то у меня, то у Борисова.

В «Доходном месте» он сыграл главную роль, Жадова. И огромная очередь девушек стояла после спектаклей к нему за автографами. Он был настоящей «звездой»! В Томске он работал 1,5 года, кроме «Доходного места» сыграл еще в «Маугли». А потом его позвали в кино сниматься, и он сбежал от нас. Дал телеграмму: «Простите меня, братья!» и уехал из Томска.

Последнюю роль в кино он сыграл у режиссера Сергея Соловьева в фильме, который он ещё не выпустил на экраны «Асса-2» Не проснулся Миша в праздник Благовещения, на что Соловьев на панихиде в Доме кино сказал: «Он был божьим человеком!»

Художников я тоже старался приглашать. Степана Загробяна, он теперь академик, лауреат «Золотой маски». Сашу Солодуху - он делал «Доходное место», а сейчас живет в Америке.Я без Михаила Борисова в Томске только один спектакль делал, «Кабалу Святош». Ее ставил некий Владимир Муравец, этот режиссер мне не понравился, я с ним сильно поругался, но все говорили, что хороший спектакль получился. Я все, что мог придумал.

В основе постановки была идея, что бедные артисты собирались на могильной плите у Мольера, жгли костры и бродяжничали, от этого она лопнула. Это реальный факт, я зацепился за него. Решил, что те артисты, которых выгнали из театра после смерти Мольера, разыгрывают отношения между художником и властью.

Я привез с собой в Томск художника по костюмам (кстати, удачно выдал ее там замуж!). Она была девочка талантливая, мы сделали с ней уникальные костюмы, словно полусгнивший одеяния. Взяли атлас ярких цветов: красный, малиновый, фиолетовый зеленый, а также на два раза отбелили мешковину, она стала красивая, но рыхлая. Из этих двух материалов мы сшили исторические одежды, а после прореживали, выдергивая нити из мешковины и создавая эффект прорех с цветными свечениями. Меня эстетические задачи волновали, костюмы работали на образ. Получилось очень красиво, завораживающе. 30 человек с фонарями в руках в этих одеяниях шли на зал…

Этот прием после лазерного занавеса был вторым удовольствием для меня! Я знал, это будоражит зрителя.

Годы, которые мы провели в театре Драмы - это было удивительное время! В тот период в Томск приезжал легендарный музыкант Владимир Спиваков, давал несколько концертов. Мы, как творческая интеллигенция и руководство театра, там, естественно, были и со всеми общались.

Скрипачка Татьяна Гриденко выступала. С дирижером симфонического оркестра Ильмаром Лапиньшем мы дружили. Я его сподвиг Джона Кейджа сыграть, и это было первое его исполнение в России! Ильмар организовал и провел международный фестиваль «Кларнета», на открытии которого 12 музыкантов сыграли «Концерт для 12-ти кларнетов» Сальери, и это тоже было первое исполнение в СССР. Потом он уехал в Европу.

Жили мы в Томске только искусством! Многие театры приезжали на гастроли, в том числе театр Сатиры с Андреем Мироновым и другими «звездами». В конце гастролей мы сидели с ним в театральном буфете и пили кофе, я и не мог себе представить, что через 10 дней его не станет…

Атмосфера в Томске была невероятная! В органном зале мы с Мишей Крыловым однажды сделали фантастический перформанс. Тогда такого слова не знали, но теперь понятно, это был именно он.

В Томск из Голландии привезли постеры работ Рубенса о Христовых страстях. Тоже невиданное дело было в те годы. Они передавали абсолютно точно рельеф картин, казались настоящими. Мы поставили их в малом зале Филармонии. Там была штатная органистка, молодая девушка, она исполнила «Страсти Христа». Я установил световую аппаратуру, сделал партитуру, она в нужное время высвечивала в темноте ту или иную картину, согласно музыкальных контрапунктов. Девушка играла на органе, а Михаил в это время читал стихи Осипа Мандельштама.

Это было полное единение – художественное, поэтическое и музыкальное. Синтез искусств! Было здорово.

Таким образом мы в Томске развивались. У нас были квартиры, которые нам выдали власти. Я когда прилетел, то меня встретил в аэропорту заместитель директора и сразу выдал ключ от квартиры.

Я въехал в «двушку» без мебели, денег на нее не было, но мы и не собирались овеществляться. Мы об этом даже и не думали тогда!

Михаил Борисович написал заявление, и ему дали списанную декорацию «Вишневого сада», а я взял себе «Бориса Годунова». Привезли декорации к себе домой. Еще я умудрился взять треноги, прожекторы. Все, кто ко мне приходил в гости, видел, что у меня не бытовое совсем место. Оно было для театра и для поэзии.

Я соседей когда встречал, то говорил: «Извините, пожалуйста, мы иногда шумим!». Ночами, естественно, собирались, после спектаклей.
Они отвечали: «Что вы, миленькие! Вот до вас тут жил главный художник, так они с музыкантами собирались, включали до 5 утра свою электрическую музыку и весь дом не мог уснуть».
Мы были просто образцовыми жильцами на их фоне!

Кстати, квартиры мы с полным правом могли оформить и продать перед отъездом, но мы их оставили городу, Драме – таким был наш подарок за творческую жизнь в театре.

Все-таки то было немыслимое время! Не существовало интернета и 90 каналов телевидения, и центром притяжения становился театр. Тем более, мы создавали вещи необычные.

Уже незадолго до своего отъезда из Томска мы открыли малую сцену, сделали там спектакль «Пятый голос», где участвовал томский музыкальный квартет и великолепный артист Яша Орлов (он сейчас в Риге).

Он сыграл главную роль - гардеробщика, который встречал всех, раздевал. Мы поставили в пространстве зала вешалки. И когда зритель собирался, он в синем халатике гардеробщика развешивал все пальто, которые потом становились… декорациями! Музыканты были в этом спектакле актерами, и когда они в одном из важных мест действия доставали инструменты из чехлов и играли «Пассакалию» Генделя - зал был шокирован! Они не ожидали такого, думали, зазвучит фонограмма… Зрители часто рыдали на этой постановке, поскольку на разрыв аорты был сделан спектакль. Там и поэзия, и трагедия присутствовала. И их пальто! Одна женщина рассказывала, что испытала настоящий экстаз, когда ее шубу сняли с вешалки и посадили на колени, и говорили с ней, как с героиней истории. Действительно, в этом спектакле был удивительный контакт с публикой, четвертой стены никакой не было.

То, о чем сегодня все мечтают, у нас было уже в 80-х.

Завершили мы с Борисовым свой творческий период в Томске «Свадьбой Кречинского». Считаю, эта постановка намного опередила свое время.

У нас была необычная декорация. Мы углубились в анализ того, что такое тайна обмана, азартной игры. Долго ее изучали. Тогда мы впервые пощупали постдраматический театр. Мы перенесли драматургический конфликт, который развивают актеры в диалоге и в способе существования, в декорации. Создали на сцене телевизионную студию, это место действия выделялось платформой. На телевизионной площадке стоял диван, был фон - картина Москвы.
Самое главное – манера актера играть на этой платформе была сродни телевизионной. После «снятого эпизода» артисты резко переходили к бытовому, закадровому, и это было невиданно! Мы не скрывали от зрителя переходы. Артисты здорово отыгрывали почти «представленческий» театр на этих обозначенных пространствах, было видно - это сверхбытовая игра, создание «иллюзии правды». А когда актер начинал закадровое существование, то здесь возникал важный переход к обману. Только Муромский толкал дочку в «омут», только он не понимал, кто такой Кречинский либо не хотел понять.

В проходе я поставил телевизионную камеру, мы нашли очень старую. Там было окошечко, где появлялось изображение, мы сделали слайд сцены, поскольку аппаратура, конечно, уже не работала, вставили лампочку и зажгли ее. Она светилась и со стороны казалось, как будто идет съемка происходящего на сцене. За камерой поставили манекен, я его покрасил в золотой цвет и одел. Он стоял вместо оператора, и, удивительная вещь - зрители потом спрашивали: «Что, телевидение снимало?». Никто не заметил, что лицо золотое, крашенное, что это не человек! Мы, как Кречинский, обманули зрителей.

Естественно родился финал спектакля: когда приходит полиция, то она срывает декорации, картины. После крушения аттракциона, рухнувшего у всех на глазах, Кречинский говорит свою знаменитую трагическую фразу «Сорвалось!!!».

В Томске мы отработали по полной программе, и уехали в 1987 году. Хотя меня пытались оставить в театре, но Борисов ушел. Дело в том, что про нас начали писать разгромные статьи. Сначала нас обвинили за «Свадьбу Кречинского» и чуть не выгнали из города. Заявили, что мы шедевр испортили. Там были спорные костюмы. Мы делали платья с пышными юбками с использованием пружинок из будильника, чтобы она их распирала. Расписаны наряды были в авангардном духе. У тетушки было платье как гармошка, вверху как меха. Получилось очень смешно, как мы считали. А потом собралась вся филологическая кафедра университета, они сильно нас не одобрили, выступали против нас… Написали разгромную статью, после которой весь город повалил в театр!

- Как это возможно вообще, Кречинский говорит Расплюеву «Лети!», и он летит! – возмущались филологи.

А мы актеру лонжу (приспособление, страхующее артистов во время исполнения опасных трюков - прим. ред.) пристегивали, он подымался, когда Кречинский ему воскликнул: «Лети к цветочнику» …и летел, кричал: «Лечу, лечу!». Это было в жанре обмана, который мы придумали, все, в том числе этот прием, работал на него.

После разгрома «Свадьбы Кречинского» последовал разгром комедии, нас обвинили, что мы взялись за легкий жанр. Миша Борисов поставил «О, женщины!», я любил ее смотреть из-за кулис, наблюдал, как зрители буквально бьются головами о спинки кресла от смеха. Нас стали критиковать, а Миша Борисов - он очень ранимый человек. Сказал: «Надо ехать в Москву!», тем более, он-то москвич. И они с женой Леночкой уехали, и я за ними, естественно. Меня хотели оставить в Томске любыми способами, но я не мог, поскольку я не с театром работал, а с режиссером, с командой.

Хотя я хотел еще года два поработать в Томске, но не хватило сил у Борисова. Были еще мысли Юру Попова вызвать, он уже очень долго в Вильнюсе работал. Впрочем, у него были успешные постановки, его там очень любили.

Мне не хотелось уезжать, потому что меня в Сибири местная романтика, экзотика настолько вдохновляла…

Нас местные подпольные миллионеры приглашали на какие-то заимки. Они влюблялись в актрис, а те у нас были преданные девочки, говорили: «Без художественного руководства не поедем!», и им приходилось брать нас. Летели на эти заимки на вертолетах…

Там пельмени из медвежатины, лосятина, минус 40 мороза, баня! Выходишь на улицу - сосны звенят как хрустальные, потому что они замерзли. И эти жуткие облака…

Фантастика была! Еще в Стрежевой летали на гастроли, и по Оби по селам ездили, выступали. Управление культуры тогда имело теплоход, на котором мы по рекам Чулым и Кеть ходили, и по Оби.

Многое мне запомнилось о времени, проведенном в Томске, в том числе и театр, который я своими руками создавал.

Я прожекторы привез: мы в Москве с Борисовым выбили немецкую световую аппаратуру, которую я доставил на рейсовом самолете, для того времени это было просто немыслимо!
Под «Район посадки неизвестен» Лигачев дал команду, и мы переоснастили театр. Безлинзовые прожекторы давали другой свет.

Еще я подвиг совершил – перекрасил два белых портала. Надеюсь, они до сих пор перекрашенные стоят! Белый был невозможен, светить нельзя, засветка шла в зал. На свой страх и риск, ночью, с группой маляров я их перекрасил. Прибежали потом люди из обкома партии, устроили истерику - им же не спектакли нужны, а партийные конференции проводить. Я им тоже много чего сказал, я же свободный человек! Позвали главного архитектора проекта из Москвы - она зашла в зал и сказала: «Боже мой, какая красота!». А чиновники-то думали, что она придет в ужас, и меня выгонят из этого города!

Однажды перед началом такой партийной конференции меня срочно вызвали в театр. Пригласили на сцену, где мне старший офицер КГБ спрашивает:
«Почему это бюст Ленина сдвинут направо от центра на 15 см?»
Я ему ответил: «Случайно!»
Он долго и испытующе смотрел на меня и сказал, что случайного ничего не бывает. Но, слава богу, все обошлось!

В труппе томской Драмы в наше время был «костяк»: замечательные актеры Яков Орлов, Владимир Варенцов и Дмитрий Киржеманов. С последним мы дружили, жили на Каштаке неподалеку друг от друга. Это единственный человек, который мне всегда заявлял: «Говорят, актер - это трудная профессия. Да очень легко все! Пришел на сцену и болтай!».

В 1980-е, считаю, томская Драма был одним из лучших театров того времени в провинции. Борисов дополнил костяк труппы молодой кровь., привез актеров – выпусrников ВУЗов из свердловского, ярославского, саратовского…

С молодыми артисты мы общались. Я приходил к ним в деревянное общежитие. В те годы был «сухой закон», в Томске пригнали 2 эшелона узбекского винограда, он стоил 40 копеек за килограмм, кисти выбирали, а отдельные виноградинки складывали в ящик. Стоил он рубль, а иногда и так отдавали. Артисты приносили их в общежитие и в ванне делали вино. Под этот напиток мы проводили свои творческие разборки.

Зрители в театр ходили. Помню, на «Свадьбу Кречинского» в зале на 900 мест я искал по театру стулья, чтобы посадить тех, кто не вмещался... Аншлаги случались часто.

У нас был клуб друзей театра. Мы встречались в Доме ученых, устраивали концерты. Они нас потчевали интересными фильмами, я именно там посмотрел впервые «Восемь с половиной», «Проверку на дорогах» и другие запрещенные вещи. Они по своим каналам как-то доставали их и показывали.

В клуб наш одних только кандидатов и докторов наук входило несколько сотен! Мы дружили со многими, люди тянулись в театр, это создавало определенную ауру, статус у Драмы был высоким. И вовремя мы сделали малую сцену. Она в интеллектуальном плане серьезно отличалась от массового публичного театра. Это была возможность делать какие-то изысканные вещи делать для небольшого количества людей.

Я после Томска был подвержен влиянию времени: открыл мастерские по производству декораций, занялся зарабатыванием денег. Нужно было кормить свою семью, а театры стали платить зарплаты, на которые невозможно прожить.

Время от времени мы с Юрой Поповым выезжали, делали в Тамбове спектакли, «Калигула» наш был достаточно известен. В Ростове я много работал. Потом меня нашел замечательный режиссер Володя Хрущев, мы с ним в Ставрополе создали спектакль. А сейчас он главный в Тольятти, в театре «Колесо», недавно мы выпустили там «Визит старой дамы».

Сейчас мы с Борисовым преподаем. Михаил Борисович профессор, декан и заведующий кафедрой режиссуры Щукинского института, лауреат государственной премии, заслуженный деятель искусств РФ, Ваш покорный слуга доцент этого же института, я преподаю сценографию. В начале февраля у нас сессия закончилась, мы принимаем последний экзамен и думаем что-то поставить.

Михаил Борисович со Степаном Загробяном сделал недавно в московском, областном ТЮЗе с Ноной Гришаевой в главной роли очень достойный мюзикл «Мэри Поппинс». Он очень жаловался, ругался, вызвал меня. Говорит, ничего не получается, я бросаю. Нагнетал. Я пришел, посмотрел и оказалось, здорово получается, обманул он меня! Нона настоящая звезда, и она летает на сцене и в прямом и в переносном смысле.

В театре имени Ермоловой мы делали черную комедию, тоже любопытно получилось. Живем творческой жизнью.

Михаил Борисов снимается в фильмах, а еще он уже больше 20 лет бессменный ведущий телевизионной лотереи «Русское лото». Преподает много: ему предложили возглавить кафедру еще и в ГИТИСе, он занимается эстрадно-музыкальным мастерством. Миша нарасхват! Недавно выпустил книжку «Третье пришествие на телевидение», где описал и свой томский период. Там же он рассказывает, как КВН зарождался, он в этом тоже участвовал, был с командой горного института. Тогда было модно получить инженерное образование сначала, потом идти в режиссуру.

У меня по-прежнему комбинат по производству декораций, я продолжаю этим заниматься. Я выиграл конкурс по внутреннему и внешнему оформлению Олимпийских деревень «Сочи -2014». Провел в Сочи полгода, оставил там немало сил и здоровья, еле вырвался…

Но было очень достойно, интересно. Естественно, церемонии открытия и закрытия делал Эрнст и художник Цыпин. Мне же надо было оформлять арт-объекты в Олимпийских деревнях в горах и в Адлере. Во время Игр было немало разных мероприятий. Такая была насыщенная жизнь.

Сейчас мы в кризис вступили, что уже начало отражаться на работе. Но я кризисы люблю, во время них какие-то тектонические сдвиги происходят, когда все спокойно, то все понятно, а во время катастрофы рождаются новые произведения, новые пространства открываются.

Записала: Мария Симонова
Фото: из архива Анатолия Шикули
http://1604.ru (фото Театра Драмы - Александр Морозов)
http://www.gctc.ru/
http://tafi.narod.ru/
Верстка: Елена Фаткулина